— Иди на место! — крикнула она.
Старик поздоровался с гостем и сел против него на самодельную Скамейку.
— Сколько людей приехало? — дребезжащим голосом спрашивал он. Старик ловил хитрые глаза старшины своими — смелыми, похожими на глаза дочери. Он был одет в такие же кожаны, как и Алжибай. Вместо пуговиц на кожане красовались гладко обточенные палочки, пришитые к шкуре жилами зверей.
Алжибай хлопал мокрыми ресницами.
— Вчера было семь, но будет много-много красных, много железных нарт, много хороших ружей.
Старшина много пил и говорил. Его монотонная речь журчала далекими отголосками таежных рек и бурь…
Он выехал домой, когда тихая ночь, точно нагулявший жира медведь, залегла в берлогу пахучей тайги.
Костер тихо потрескивал под двумя пихтами, что стволами зажали ведущую к ручью тропинку. Это было место, где Вера слушала ночные шорохи весенней тайги и сторожила. Здесь засиживался и отец, гадая о своей судьбе и кляня силу, отнявшую у него и дочери былое.
Старик, шел ломкой походкой, шваркая унтами о высохший брусничник. Он оглянулся по сторонам, как волк, приблизившийся к жилью людей (многолетняя привычка к осторожности) и, кряхтя, опустился на пихтовые ветви.
Дочь повесила над головой отца оружие и тихо запела.
— Мясо смотрела? — спросил он.
— Не беспокойся, оно спрятано на глубоком месте под коряжиной.
Отец показался ей особенно дряхлым. И эта немощность переполняла мозг тягостными размышлениями, оформлять которые она привыкла лишь своей ненужностью и неуверенностью в завтрашнем дне.
— Что ты? — спросил отец, заметив перемену в дочери.
— Ничего… Так…
Старик разложил на коленях берестяные, начертанные углем карты, а Вера развернула привезенную старшиной газету и прочла заголовок передовой о японо-китайских событиях. Она держала газету до тех пор, пока из глаз от едучего дыма не покатились слезы.
Вера взглянула на отца. У старика, как волокно на ветру, затряслась борода.
— Чего пишут? — спросил он.
— Здесь о войне Японии с Китаем…
Вера смело глянула в слезящиеся глаза старика. И взгляд этот будто спрашивал: «Неужели это ты, купец Глазков, которого еще три года назад боялось все село».
Отец давно чувствовал, что у дочери образовался свой, отдельный от него мир, но был бессилен разбить его и злился.
— Тебе не понять войны…
— Нет, я понимаю.
— А я говорю — нет! И… не имеешь права так говорить. — Отец задохся. — Вот из-за таких дураков мы и сидим в звериной яме.
Глазков поперхнулся и протяжно закашлял. А дочь смотрела в красную плавильню костра глазами безучастными, пересиливая гнев, выкручивала смуглые кисти рук.
Отец поднялся и, уже не глядя на нее, сказал:
— Сегодня не надо разводить костер.
— Ложись, я не прокараулю.
— А утром нужно предупредить наших.
— Там, наверное, уже знают…
Скрип двери резко ворвался в ночные шорохи тайги. Вера притянула пестрого кобеля и задумалась.
«Кто эти красные?» — спрашивала она себя.
В своем селе Вера знала только одного Пастикова, про которого говорили, что он большевик, — он первый пришел описывать их хозяйство. Тогда Вере шел тринадцатый год, и она собиралась ехать в город учиться. Но жизнь круто повернула по иной дороге. Бывшему торговцу Глазкову с группой богатых сельчан объявили, что они будут выселены на север. Мать Веры слегла и умерла, на селе творилось малопонятное для девочки. Она заболела тифом и упорно боролась со смертью.
Вера привалилась головой к дереву и предалась воспоминаниям. В небе меркли звезды. За ручьем, куда смотрела девица, яснее становились очертания деревьев. Все, что видела в детстве, запечатлелось навсегда: дом, игры с подругами, поля, езда на лошадях и школа.
Смутной полосой оттенялось то, что было потом. Веру встревожил ночью похудевший отец и, завернув ее в козловую доху, вынес из дому. Трещали выстрелы. По улице скакали верховые, слышались крики женщин и ребят.
Не оправившаяся от болезни Вера упала на дно саней и очнулась не скоро. Сани бросало в ухабы, стукало о деревья. Лес стоял под снежным покровом. Впереди проминали дорогу верховые, а рядом с санями Глазкова ехал мельник Сабаев, молодой черноглазый мужик. Вера почему-то сторонилась его еще в селе, а когда Сабаев в ее присутствии застрелил старика-охотника и взял его винтовку, у девочки зародился к этому человеку страх. Сабаев преследовал Веру, и старик решил отделить дочь от посторонних мужчин. Это было на второй год скитания раскулаченных по тайге.