— В общем ничего.
— То-то… Вот Лизутки у нас нет и бумаги слабовато, а то бы утерли им нос. — Чеканов погрозил кулаком завьюженным горам и продолжал: — Ты почитай, что и как пишут они. «Граждане» да «истерзанная большевиками родина»… Даже слово «товарищи» похоронили к едреной бабушке… А у нас, ты глянь: «Долой собственность и всю капиталистическую канитель. Да здравствует власть рабочих и крестьян!»
Афоня, любуясь на старшего, скалил белые крепкие зубы.
Сбив мелкие посты казаков, отряд разместился в трех подтаежных деревнях. Штаб снова устроили в Соболевке. Николай подъехал к походной типографии уже в сумерках и, соскочив с седла, вошел в избу.
— Ну, как дела со следующим номером? — спросил он, отряхивая с шапки липкий снег.
— Материалу нет, — замахал руками наборщик. — Когда была Лиза, то совсем по-другому наворачивали.
Николай поморщился, но быстро овладел собой. Он подошел к Чеканову и положил руку на плечо.
— Я говорил с ячейкой, и мы пришли к соглашению, что редактором надо поставить товарища Нифантьева. Он агитатор и вообще хороший общественник… А в помощь ему дадим учителя Ложкина… Как ты смотришь на это?
— Да хоть кого-нибудь! — развел руками наборщик. — Только предупреждаю, что на наборе, метранпажем и на выпуске — я один… Так что выпущать придется в неделю раз.
— И то хорошо… А вот теперь скажи, как быть с этим материалом? — Николай вытянул из кармана объемистый сверток бумаги и выложил на его стол, лукаво улыбаясь.
Наборщик широко открыл серые глаза и в недоумении взглянул на командира.
— Латинские буквы! — воскликнул он. — Откуда это?
— Пленные чехи, брат, пишут своим письма. Но как их перевести? Они и фамилии свои поставили… Вот смотри… Юшек, Гашек и так далее… Хорошо бы перевести на русский.
Чеканов быстро прошел в темный угол избы и оттуда, хлопнув себя по лысеющему лбу, крикнул:
— Ах ты, Юзя, Юзя! Ведь если бы он был, то раз чихнуть это дело… Ты их-то спрашивал?.. Может быть они сами и наберут… Дай мне паренька, который толмачит по-нашему, а я попробую натаскать его, как Юзя делал шрифт… Тогда мы можем в одну же газету пустить русское и чешское… Это будет еще покрепче.
Николай покачал головой и уже с порога сказал:
— Войска казачьего старшины Репьева занимают хутор Лысых, и особенно зазевываться не стоит.
Погруженный в раздумье, Чеканов не расслышал этих слов. Но вечером ему принесли записку из штаба, к которой было приложено обращение к рабочим депо. Оригинал был написан рукой Николая, и конец его гласил:
«Товарищи рабочие! Белогвардейские банды с наемными иностранными войсками отступают на восток, теснимые Красной Армией и повсюду восстающими рабочими и крестьянами. Банды эти стараются как можно больше захватить с собой добра, принадлежащего трудящимся Советской республики. И наш долг помешать этому. Товарищи, рабочие депо! Пришел час взяться за оружие и вам. Ждите нашего сигнала и выступайте против жадной своры. Ни одного паровоза врагам революции!»
Чеканов дочитал обращение и ногтем подчеркнул слова «выступайте против жадной своры».
— Что это? — спросил его Нифантьев.
— Слабо сказано! — сплюнул наборщик. — Надо прямо писнуть: «режь, мол, эту погань!».
Железнодорожник рассмеялся, но задумался над некоторыми неуклюжими оборотами речи обращения.
— Поместить в газете и напечатать отдельно! — сказал он и подчеркнул заголовок.
Голая, мертвящая унынием осень посылает целую рать ветров. На первый снег с гор срывается злая буря, не желая уступать место пышно-белой зиме. С запушенных лесом еланей молодой снег вздымается столбами и, как бус в мельничном амбаре, кружится между небом и землей.
О приближении людей со стороны Соболевки Кирьяна Ивановича Лысых известил табунок конского молодняка голов с десяток. Задрав хвосты и фыркая красными ноздрями, полуодичавшие жеребята чуть не сбили его вместе с верховым конем и, взлягивая, пустились к хутору. Кирьян Иванович приложил руку ко лбу и из-под ладони начал всматриваться в темь сосновой чащи. Затем он шевельнул саврасую поджарую кобылицу, только что подаренную ему белым офицером, и поехал к лесу, откуда вылетел табунок. Мысли Лысых плелись, как нити на мотовиле. Он думал о том, что на днях нужно будет обучать четырех из этих резвых жеребят, и в то же время тревожили сердце партизаны.
«Сказать правду или не сказать?» — мучил он себя вопросом.
Кирьян Иванович понимал происходящее верно. Когда партизан оттеснили в тайгу, он немного смелее поговаривал с соседями о том, что вся затея красных — пустое дело.