— Отступайте в темную падь, вон той разложиной… Я уже распорядился сплавить туда орудия и все наши части… Ваша задача — задержать противника на полчаса.
Николай повернулся, но, нечаянно взглянув на Чеканова, вспомнил:
— Запасные номера газеты есть?
— Есть с полсотни!
— Возьми человек пять ребят и расклей на станции!
Николай подхватил поперек винтовку и покатился с насыпи вниз, следом за остатками пехоты.
Анненковцы, заняв пустую станцию, не остановились на ней, а ограничились поджогом поселка и уехали на восток. За ними прибыли отступающие части армии генералов Сахарова и Каппеля. Голодный тиф погнал людей в окружающие деревни за хлебом. Солдаты белой армии разбредались с оружием в разные стороны.
Пользуясь этим, Николай в конце декабря снова двинул отряд и в один день занял две станции. Бегущие войска Каппеля повернули на северо-восток. Части партизанского отряда растворились в неудержимом потоке полуобезумевших людей. На Брусничной копились свалы разного оружия и огнеприпасов: оружие растаскивали крестьяне по деревням. В то же время по пути следования белая армия жгла селения, наголову уничтожала скот, угоняла лошадей, забирала хлеб. Частые перестрелки косили людей заодно с тифом.
Полуразбитый «декапод», пыхтя огненными ноздрями, тащил десятка два вагонов обратно к городу и, останавливаясь на каждом полустанке, дожидался, пока телеграфисты и телефонисты настраивали прерванные провода.
На пятой станции Николая попросили к прямому проводу. Побледневший старик телеграфист держал в трясущихся руках узкую ленту и робко заглядывал в обмороженное лицо командира.
— Ну, что? — строго спросил Николай.
— Здесь что-то непонятное… Вызывают вас, видимо… Потылицын вы?
— Да, ну скорее!
Лента покатилась из рук телеграфиста. Он откинулся к стене и растерянно смотрел на толпившихся сзади партизан.
— Там, видимо, неладно… Просят задержать какой-то поезд и подать помощь.
Николай взял ленту и передал ее взятому с Брусничной телеграфисту.
Тот прочел:
Мастерские восстали. Идут бои. Окажите помощь. Задержите эшелон смертников-большевиков, эвакуированных на восток.
Николай тряхнул за плечи старика и начал диктовать:
— Говорит командир партизан Потылицын. Держитесь, стойко. Двигаю весь отряд…
Но на перроне зазвонили выход со следующей станции, и он, оставив аппарат, выбежал на улицу. С запада тянул леденящий ветер, пробрасывая сжатые мелкие крупинки снега. Под ногами хрустело, как капуста под ножом.
— Закрыть семафор! — распорядился он, вызвав начальника станции.
В поле свирепствовала метель. Холодным ветром палило лица, давно обмороженные в вечных дежурствах и переходах. Над головами сердито пели телеграфные провода. Охватившая все пристанционное население весть гнала людей навстречу чудовищному поезду, на тревожные свистки паровоза. А поезд остановился далеко за поселком. Он изогнулся красным туловищем и, звеня буферами товарных теплушек с пломбами у дверей, завернул на высокий подъем. Из окна паровоза выглянула черная физиономия машиниста, затем из классного вагона, погружаясь в снег, цепочкой посыпались серые фигуры военных.
Николай сам подал Корякину ленту с патронами и дрожащим голосом торопил:
— Скорей закладывай!
Пулеметы застрочили жуткие очереди. И люди в длинных шинелях, кувыркаясь в снегу, застывали под дикую песню усиливающегося ветра. Уцелевшие бежали в сторону: без ответных выстрелов. И только один черноусый офицер, не спрыгивая с площадки, вытянулся, как на параде, и направил наган на Николая.
— Товарищ Потылицын, это твой брательник, Ганька! — закричал сзади Николая один из партизан, вытянув вперед винтовку.
Николаю вспомнился иркутский бой с юнкерами и карательный отряд атамана Красильникова, а особенно убийства крестьян и рабочих на станции Брусничная. Забыв опасность, он бросился к брату, которого давно и смертельно ненавидел. Но жгучий толчок в левое плечо отбросил его назад, на зыбкий наносный снег. Сквозь кровавые круги он видел, как на вагон с ревом кинулась разъяренная толпа. Сознание не покинуло его даже в тот момент, когда сдернутая фигура брата, описав в воздухе полукруг, была затоптана в снег партизанами и подбежавшими рабочими станции. Толпа срывала пломбы и, разбивая двери, выпускала на волю истомившихся голодом, страхом, духотой и грязью смертников. Николая отнесли в буфет, и над ним склонилась женщина с бледным лицом и впалыми, синими глазами.