— На все обследование даю неделю от силы, — уже несколько раз повторяет Пастиков. — Дело тут ясное и нечего проводить время.
Севрунов соглашается, но молчит. Его топор клюет дерево неуверенно — от неумения.
— Не порти металл, Александр Андреевич, — советует Пастиков. — Ты отложе норови и по шкурке, по шкурке. — Старший берет веху и быстро сгоняет с нее голубые ленты. На гладкой стволине выступает нежный душистый сок.
— Жирок нагуливает лес, — продолжает он, проводя горячей ладонью по скользкой глади дерева. — Хорошо бы на постройки запасти теперь.
— А почему теперь? — останавливается Севрунов.
— У чалдонов есть пословица: «На егория руби дрова, а траву коси с петрова». — Пастиков откидывает руку, в которой ослепительно блестит топор, и его мохнатые брови ползут к переносице.
— Нет, маху дали в крае… На кой черт тут разведка, когда все, как на ладошке, — гремит негодующе его голос. — Надо ладить дорогу и начинать постройки… А к осени у нас были бы звери.
Зверовод поднимает в улыбке повеселевшее лицо, но деланно возражает.
— Так никто не разрешит… Нужны сметы, планы и прочее…
— Канитель! — не дал договорить Пастиков. — Сейчас свободны камасинцы, да из колхозов бы отходников взяли… А эти планы могут еще три года по канцеляриям плавать… Знаю я…
Разговоры заглушил выстрел около озера. На холме закопошились низкорослые фигурки камасинцев и покатились под уклон.
— Вот дурак, — выругался Пастиков, взглянул на Додышева и растерявшихся Чекулака и Джебалдока.
По молчаливому согласию все побежали к махавшей руками Стефании. Самоха уже стянул свои широченные шаровары, видимо, еще дореволюционного приобретения и, потешно взмахнув руками, бултыхнулся в прозрачную воду, разгоняя широкий круг волны.
— Посмотрите! — закричала навстречу бегущим взволнованная Стефания.
От берега безбоязненно уходило рыбье стадо, а на зыбкой поверхности шевелил плавниками и ловил ртом воздух крупный раненый таймень. Легкое течение медленно относило его от берега. Величественные просторы озера и смешливая физиономия Самохи остудили гнев Пастикова. Широко открытыми глазами следил он за зеленым уходящим валом и кричал:
— Ну, шевелись, пакостник! Да если в другой раз начудишь, чертово помело, вздую!
— Не стращай рыбу горшком!
Самоха уже подплыл к берегу и, выкинув рыбу, заплясал тонкими посиневшими ногами по мелкой гальке.
— Так не надо, — хмуро сказал степенный Джебалдок.
— Что не надо? — переспросила Стефания.
— Рыбу добывать в Ширане.
— А почему?
— Умирать будешь, — подтвердил Чекулак.
— Вот враки! Ты не слушай своих шаманов, — успокаивала она. — Посмотри, как вкусно мы ее зажарим.
К собравшимся бежал Семен Петрович и группа камасинцев. Улусские остановились около убитой рыбы и скорбно рассматривали ее.
— Худо будет, — сказал Парабилка.
— Худо будет, — поддержали другие.
— Хорошо будет, — возражал им Додышев.
Он возбужденно и горячо, как тогда, стал убеждать своих одноплеменников.
На припухшем желтоватом лице землемера засохли капли пота, а всегда тщательно причесанные жидкие волосы смотрели из-под форменной фуражки взмокшей шерстью. Это забавляло Самоху.
— Мне полагается рабочий для переноски треноги, — официально заявил Семен Петрович, почувствовав себя в роли мишени для насмешек.
— Раз полагается — дадим. — Пастиков отвернулся и, глядя на Стефанию, поморщился.
Пастиков задержал ямщиков и вечером вместе со Стефанией и молодыми камасинцами направился в улус. Джебалдок и Чекулак путались в длинных полах новых тужурок и непривычно стучали тяжелыми сапогами, взятыми про запас Севруновым. В новом облачении они походили на подростков, нарядившихся в одежду взрослых. Сзади Самоха вез на лошади два мешка сухарей и сумки с прочей провизией. Медленно катилось за вершину Епифановского белогорья отгулявшее по небу солнце. От потемневшей реки тянуло туманом.
— А ведь ловко стрелять в нас с того берега, — указала Стефания на зубастые зеленогривые скалы.
— Как рябчиков перехлопают, — подтвердил Пастиков.
Додышев загородил им дорогу раскинутыми руками, и его верткие глаза вспыхнули, ресницы трепетали, как крылья стрекозы.
— Здесь банда бродит! — выпалил он.
Пастиков остановился.
— Банда? Кто тебе сказал?