— Вот ребята знают… Алжибай возит запасы под белогорье, у них девка какая-то храбрая есть.
— Утка, наверное, — заметила Стефания. — Почему же ты молчал?
Она столкнула с обрыва камень, он глухо шлепнулся в волны.
— Пожалуй, верно… Глазков здесь укрылся, — в раздумье сказал Пастиков.
Камасинцы встретили гостей на первом холме. Молодежь теснилась, робея, но в ее среду сейчас же влились Чекулак и Додышев. И пока шагали до юрты старшины, студент успел, кажется, рассказать всю историю возникновения советской власти и о вреде родового правления.
Алжибай косым взглядом выдавал свое неудовольствие приходом завоевателей на Шайтан-поле, а шаманка и Аёзя издали звуки, похожие на рычание росомахи. Пастиков догадался, что здесь, около богатой юрты камасинского старшины, заседал только что родовой совет.
— Здорово, соседи! — сказал он, присаживаясь к дымившему костру.
— Садись, — буркнул Алжибай, глянув на Чекулака и Додышева.
Шаманка сердито выколотила трубку, заерзала на подостланном травяннике, и камасинцы сдвинулись, чтобы уступить место пришедшим. Налетевший ветер раздул костер. Вялые комары поднялись до вершины подсоченной сосны, что придерживала один бок юрты.
Стефания подсела к шаманке и заглянула в гноящиеся глаза старухи.
— Ты не видишь, бабушка?
— Я убила здесь сорок медведей и если бы шайтаны не отняли моих глаз, убила бы всех степных и тебя, собаку красную, в первую очередь.
Пастиков вытряхнул из сумки несколько пачек папирос и громко крякнул. А Додышев перевел слова шаманки.
— Значит, и такие знают красных, — усмехнулась Стефания.
Старшина отказался от дареного курева, но стекавшиеся по лесистым тропам улусные, жители густо осадили Пастикова. Волосатые и заспанные, они глотали душистый дым и, слегка опьяненные, садились в круг. Пастиков незаметно толкал Додышева. И когда студент поднял кверху руки, сотни узких, мерцающих в прощелинах глаз встретили его с любопытством. А он крутил в воздухе короткопалым кулаком, будто грозил всем духам и шаманам тайги за порабощение своего народа. Сиплый голос камасинца смешивался с шелестом хвои и плеском волн Сыгырды. Только по словам «колхоз», «пятилетка», «Советская власть» Пастиков и Стефания догадывались, о чем он говорит.
Не выдержала шаманка. Схватившись за длинный черень своей трубки, она размахнулась и, как рысь, кинулась бы на Додышева. Но тут случилось то, чего Пастиков ожидал с самого начала. Чекулак, а за ним пяток безъюртных улусян преградили старухе дорогу. Самоха отдернул Додышева.
— Куда ты — головой в болото!.. Они сделают из тебя смех и горе!
Круг расширялся. На поверхности косматых голов колыхалась несоразмерно большая голова Алжибая. Камасинцы кричали, угрожали.
Стефания тормошила Пастикова за плечо.
— Слушай!.. Чего же вы не принимаете мер. Смотри-ка, они раздерутся.
Но Пастиков отступал, широко улыбаясь.
— А ты не ярься… Пусть потаскаются, а потом мы из них что угодно состряпаем.
От копошащейся кучи людей потянуло потом.
— Э, черти! — негодующе плевался Самоха. — И скажи, хоть бы подрались, а что ревут, черт ее што.
— Наши бы ножи и стяги в дело пустили, — подзадоривал его Пастиков.
— Да право…
Под стефаньиной рукой вздрагивали сильные мускулы плеча Пастикова, и она поняла, что в нем закипает кровь прежнего деревенского кулачника. Камасинцы расходились, сплетались, напоминая юрту, качающуюся от ветра. Над потухающим костром кружились комары и шерсть козьих шкур.
Но вот Алжибай поднял руки, и толпа присмирела.
— Крови испужались, — глубокомысленно заключил Самоха. — Они позавсегда так: поцарапаются, тут же — ша!
Он хитро подмигнул Пастикову и вывалил посреди круга мешок сухарей. Около дверей юрты стонала шаманка: ее кто-то толкнул.
— Подобрали бы ее, может, отдышится, — просила Стефания.
Но камасинцы уже были заняты дележкой сухарей: они нагребали в полы, карманы, совали в рты лакомые гостинцы. И только один Парабилка сказал:
— Сдохни она как лисица.
Среди успокоившихся камасинцев сидели Алжибай и кривой Аёзя. По улусу жутко завыли собаки.
— Кури, — предложил Пастикову Алжибай.
— Спасибо, не курю.
— Кури — труг пудешь!
Собственно, это и послужило предлогом к переговорам. Огоньки папирос ярко вспыхивали среди чумазой таежной ночи. Душистый дым глотали старый и малый аппетитно причмокивая губами.
— Какой будет работа? — добивался у приезжих Парабилка.
— Всякой… Будем зверей ловить, рыбу и строить дома.