— Это, Игнатий, знаешь, для бедных! — загорячился он. — Думаешь, я не знаю этаких ходатайств и поддержек?.. Или боюсь скамьи подсудимых? Чепуха! Знаешь сам, что я не люблю звонарства…
Через дорогу серым комком перепрыгнул заяц. Лошадь метнулась. Тарантас зацепился за березовый пень. Пастиков соскочил и вместе с Федотовым отбросил задок колес на дорогу. Саврасая пошла крупной рысью.
— Ладно, Петро! Поставлю вопрос на партактиве и что-нибудь придумаем… Ты ведь горячку порешь…
Пастикову опять показалось, что его друг и соратник или устал до беспорядка в мозгу, или шутит. И он даже пристальнее обыкновенного задержался взглядом на его продолговатом лице.
— Ты сегодня вечером поставь… И сейчас же надо бросить колхозников на Черную падь. Ну пойми, неужели советская власть расстреляет нас за производство.
— Конечно, нет… Но ты все же побывай у предрика, поговори в правлении райколхозсоюза.
Пастиков свесил голову набок и бесцельно следил за неуловимым бегом колеса.
— Слышишь, Анна-то подала на развод со своим мужем и заявление в артель, — усмехнулся Федотов.
— Мне-то какое дело?
За последнее время Пастикову действительно казалось, что дела Анны не имеют никакого отношения не только к совхозу, но и ко всей его жизни полной ярких вспышек, тревог.
— Как? — удивился Федотов… — Ты, товарищ, плохо ценишь людей, ведь за ней потянулось все упиравшееся середнячество. Да и тебе, — Федотов хитро двинул бровями, — и тебе, думаю, не безразлично…
Пастиков выплюнул дымившийся окурок и плотнее навалился на спинку короба. Он тут только признался себе, что Анна действительно не безразлична ему.
Собрание партактива закончилось на восходе солнца. Измятые бессонницей лица присутствующих зеленели в табачном дыму.
По улицам прогромыхали тракторы, — они перебрасывались на буксир в Ворошиловскую артель. За ними пылило коровье стадо, насыщая воздух запахом парного молока.
— Ну вот и действуй, — устало улыбнулся Федотов.
Но Пастиков уже держал за рукав плаща черноусого толстяка.
— Теперь с тобой разговор, Персиков! Говори, сколько людей и подвод можешь дать на прочистку дороги?
— А ты что же, на ура берешь? — Черные пытливые глаза предрайколхозсоюза косят в сторону нанимателя. — Тебе известно или нет, что еще не все колхозы закончили сев и вообще у нас в республике хозяйство планируется?
— Ты брось… и выясни к вечеру… Смотри, попадет за невыполнение директивы райкома.
— А ты не стращай…
— Сам знаешь дисциплину не хуже моего… А так, по-большевистски…
— То-то… Сколько же ты платить будешь? — И опять черные глаза впиваются в Пастикова.
— Там сойдемся… Разве время об этом…
— Нет, не сойдемся… Тебе или мне придется говорить о цене колхозам?
— Да мне дадут рабочих из совхозов, так дешевле проложу.
— Утром скажу окончательно.
И Пастиков хромал к председателю правления райпотребсоюза. Он где-то забыл свою кепку и портфель вместе со всем бумажным вооружением, которым собирался бомбардировать краевые организации.
Белесый и причесанный Шляпин подвинул ему «Сафо».
— Закури, товарищ Пастиков… Экспортных немного добыл… Ну и загорел же ты, друг, лучше не выкоптишь.
Он поиграл брелком, что болтался на часовой цепочке.
— Не можешь ли, Шляпин, дать мне хлеба, махорки и ружейных припасов? — в упор спросил Пастиков, отодвигая папиросы.
Шляпин медленно покачал лысеющей головой и закатил под лоб зеленоватые глаза.
— Не имею права разбазаривать дефицитные товары.
— А ты брось это право… У тебя служащие до пятого колена по горло снабжают своих родственничков.
— Это бабушкины сказки… Для снабжения колхозов и тарифицированного населения нет, а ты захотел для какого-то несуществующего совхоза… Вот если желаешь, то из завали можно…
— Например?
— Ну… овощные консервы или, скажем, норвежские лыжи.
— Камасинцам-то?! Да у тебя все дома?
— Очень просто, и подойдут… Ведь где в тайге овощи, а лыжи они обтянут камусом и приспособят для ходьбы по тайге.
— Ха-ха! Министерская у тебя голова, Шляпин, но мне не до анекдотов… Говори прямо или с Федотовым будешь объясняться.
Пастиков шел домой улыбаясь… В карманах у него шелестели различные справки, соглашения. Теперь он знал, что через неделю мужицкие топоры начнут расчесывать зеленую гриву тайги, а через три-четыре разрежут пополам чернопадскую чащобу… и дальше представлялось все ясным.
Подбросив ногой валявшуюся в воротах хворостину, он открыл дверь в свою квартиру. Смеркалось и поэтому не узнать было вторую женщину, сидевшую с матерью около стола.