— Алжибай хлеба не дает и мясо у нас вышло, — сказала Вера простуженным голосом.
— Гадина! — прохрипел старик. — Дай мне выпить.
— Все выпил еще вчера.
Глазков откинулся спиной к выступу скалы и застонал.
— Ну вот видишь! — рассердилась дочь. — Разве я не говорила, что не надо связываться с этим Сабаевым.
— Молчи!
Глазков поднялся на ноги, напоминая разбитого параличом, и выпрямился, прислоняясь к скале, будто вспомнив былую осанку, внушавшую когда-то людям страх. В затуманенном мозгу старика мелькнула даже заманчивая, часто лелеянная в думах, картина. На мгновение он представил себя за прилавком перед почтительными покупателями.
Дочь отчаянно вздохнула и, опустившись, на гладкий камень, начала потрошить рыбу.
Старик засопел трубкой.
Они долго молчали, прислушиваясь к хищному клекоту беркутов, круживших над рекой. А затем отец сказал:
— Скоро сдохну. Куда денешься ты?
— Пойду в какую-нибудь деревню.
— Ты дура, они из тебя сделают крошеную капусту.
— А куда же мне?
— В петлю. Иди замуж за Тимолая.
— Лучше в Сыгырду головой.
Освещенные луной волны катили вперед бесконечный золотой вал. На вершине скалы глухо перекликались с филинами совы.
Вера залезла в кусты и спустила ноги с обрыва, где звенела шивера. Она нашарила в кармане давно припасенный лист желтой бумаги и начала писать на нем углем.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Давно, кажется с дореволюционных дней, Черная падь не знала подобного скопища людей и лошадей. По махровой опушке тайги, вплоть до Епифановской скалы, вырастали скороспелые балаганы, крытые березовой и сосновой корой. Двое суток по пади ездили верховые, криками и топотом загоняя в глубь дебрей встревоженное зверье. И только на третьи мужицкая топорная рать, поделив версты, повела наступление на дремучую глушь. А верст, вопреки старинным преданиям, оказалось больше почти вдвое; может быть, потому дело и уладилось без обычных дележных скандалов.
От рыбинской степи до последнего спуска в долину Шайтан-поля была пройдена затесь на деревьях, указывающая направление новой дороги. Работами руководили старшие артелей отходников, а этих артелей насчитывалось двенадцать.
Над падью черными охапками взвился дым — единственное спасение от поднявшегося с трав и хвои гнуса. Но дым не уничтожал и миллионной доли насекомых, и люди расцвечивали лица и шеи дегтем, перемешанным с керосином и маслом.
И здесь, необусловленное договорами с печатями, получилось самое яркое соревнование. Рыбинцы поставили своей целью проложить больше километров, чем макрушинцы, а макрушинцам ни за что не хотелось остаться позади карымовцев и марьяшинцев, ни в какой еще работе не имевшими над ними первенства. Все знали, что каждый лишний километр принесет в колхоз лишнюю сотню рублей.
С обеда глухо заширкали острозубые пилы, заклевали топоры и с резким стоном, повалились первые столетние деревья, хватавшие вершинами на десятки метров. Вершины свистали в воздухе и, описывая полукруг, с грохотом разметывали в стороны мелкие кустарники. Тайга содрогалась как от пушечных выстрелов. Со степи была видна светлая просека, вгрызающаяся в зеленую гущу трущобника. Передние неустанно сокрушали неподатливую стену, средние распиливали, скоблили и откатывали в стороны освежеванный лес, задние брали до мерзлоты две глубоких канавы и утрамбовывали высокое шоссе. Делали прочно, будто желая отомстить тайге за былые дорожные увечья. Новое, осмысленное и упорное общей волей повело наступление на темнеющую тайгу. Соковые жирные бревна с двух сторон зажимали свежую насыпь. Ребята и женщины едва успевали утолять жажду работников из гремячих ручьев и речек.
Когда широкая трещина тайги подошла к Теплому ключу, с передней артелью встретились разведчики. Отощавшие без хлеба, а еще больше изумленные, они опустились на бревна. Мужики с любопытством рассматривали камасинцев и Стефанию. В мужской рубахе и шароварах, с густым загаром лица, она скорее походила на молодого приискателя прежних лет.
— Что это, Корней Силыч? — кивнул Самоха на прямой пробор просеки.
Рыжебородый низкорослый артельный улыбнулся.
— Не обезглазил ли, товарищ Кутенин?
— Дорогу вам мастрячим… Ох, и подморились-то вы, видать, — слышалось среди собравшихся.
— Да, есть отчасти, — устало сказала Стефания. — Не можете ли вы уделить нам запасу?