Силыч клюнул в дерево носом топора и передернул рыжими зарослями бровей:
— Сами маловато завезли… Покормить — милости просим, а за запасом ступайте в Рыбинское.
Но артельного оборвал Самоха:
— Не греши, мужик… Будто не охотник, слова трясешь… У людей ребро за ребро заходит, а ты что поешь?
Корней Силыч уронил взгляд в землю, будто бросил туда свою неловкость. Колхозники снисходительно посмеивались, иным было конфузно за своего старшего.
— А ежели нам выходить в Рыбное, то кому убыток? — наседал подбодренный Самоха.
— Знамо не нам, — заступился за артельного смугловатый парень без фуражки.
— То-то, понятиев у тебя под кудряшами нету… Значит, и советская власть мериканская?
Вокруг пронесся дружный смех, слившийся с треском подрубленных деревьев.
— Нам, ровно, и совестно отказ-то делать своим, — не выдержал худотелый и вихлявый мужик с шрамом на носу.
— Да, видно, надо найтить, — вздохнул Силыч, смутившись взгляда товарищей, — шагайте до балагана.
— Так бы и сказал, — подмигнул Стефании Самоха. Они зашли под нависшую скалу, где был расположен стан первой рыбинской артели. Рядом, около едучего курева, махали хвостами обуреваемые мошкарой лошади и валялись по мягкому мху, высунув языки, собаки. В балагане было темно и прохладно.
— Вот глухаря зажаривайте, — гостеприимно предложил старший.
Сибирский скорый летящий птицей прорезал просторы зазеленевших полей. В окна коричневых вагонов ветер приносил зной и пахучую цветочную пыль. Навстречу скорому летели то громадные массивы колхозных полей, то пенящиеся зеленые луга, то темные разливы лесов.
Пастиков часто выходил на станцию для того, чтобы купить газету, и до следующей остановки пробегал ее по заголовкам. Он почему-то надеялся, что о Шайтан-поле непременно напишут в краевых газетах, а то и в центральных. Но так до самого места и не вычитал желанных строк.
После долгого пребывания в районе, и особенно в тайге, шум города отчасти ошеломил, отчасти успокоил его. Начиная от реки и по всем окраинам желтели, краснели и белели многоэтажные постройки: некоторые из них заканчивались, другие закладывались, над третьими возвышались стропила и черные фабричные трубы. На этих самых окраинах он, во время боев с юнкерами, валялся в снежных окопах. Теперь же центр бывшего торгово-мещанского города уступал место новому, высоко взметнувшемуся к небу крышами.
«Вот на один только такой дом дали бы средств, и хозяйство Шайтан-поля крепко стало бы на ноги», — думал он.
Хождения Пастикова начались со следующего дня. Утром, еще до начала занятий, его задержала около вешалки женщина швейцар.
— Рано еще, товарищ.
— Как рано? Да во что же у вас здесь спят?
— А ты почему не с вечера пришел?
И он сидел на железном диванчике, наблюдая встречный людской и машинный водоворот большой улицы. Но на каланчах отстукало девять, и по лестницам охотхозяйственного треста загрохотали сотни сапог, ботинок, башмаков. В первой комнате он остановил человека в очках, с острой, как морковка, бородкой. Тот даже попятился, оглядывая пыльного, пропахшего тайгой человека.
— Где у вас тут отдел, который организует ну… новые совхозы?
— Понятия не имею, — человек дернул костлявыми плечами. — Вы обратитесь в оргсектор или в кадры.
— Но причем здесь кадры?
— А просто на всякий случай.
— Слепая мышь, — буркнул Пастиков.
Из оргсектора его направили в четвертую комнату к зоопрофессору Пыжикову. Небольшой располневший человек чистил бумажкой мраморный чернильный прибор. Пастиков хрустнул бумагами, зажатыми в кулак.
Профессору позвонили в телефон, и опять пришлось несколько минут рассматривать на картинках сибирских зверей. Пастиков уже увлекся пятнистым оленем, когда раздался бархатный баритон:
— Я вас слушаю, товарищ.
— Я насчет работы на Шайтан-поле.
— Так… Я знаю о разведке, посланной в те края научно-исследовательским институтом… По-моему, оттуда и следует начинать. А мы ни о каких работах еще не имели суждения…
Больше прежнего припадая на короткую ногу, Пастиков прокружил до обеда по закоулкам сложных коридоров и перед концом занятий ввалился к одному из больших людей треста. Здесь, по краям красного стола, уставленного экзотическими лепками, сидели две нарядные дамы и пожилой мужчина. Большой человек закинул гладко причесанную голову к спинке кресла и стремительно оглянул пришедшего.
— Тут у вас тяжелее ходить, чем по таежным горам.
Пастиков громко выдохнул и опустился на стул, потеснив одну из дам. Розовая щека начальника дернулась.