Костра старик Парабилка не разжигал. Он принес в котле воды и поставил его около морды зверя.
Охотники расположились на ночлег недалеко от ямы. Но никто не спал. Закусывали черемшой и сушеной сотхатиной. С Парабилкой сидели камасинцы, отделившиеся от становища Алжибая. До рассвета они разговаривали о своих нуждах.
А когда роса похолодела, беловолосый старик сказал:
— У старшины много скота и хлеба, он прячет добро от красных. Нам прятать нечего и ссориться с красными нет нужды. Зря уехали из улуса.
— Зря, — согласились камасинцы. — Красные нам худого не сделали. Они давали работу, обещали хлеба.
Утром марала подняли и увели от ямы вниз по реке. Зверь прыгал, неуклюже выбрасывая скованные передние ноги, метался, хотел вырваться, но аркан затянул его в наскоро сделанную из валежника поскотину. Здесь в куревном мареве понуро стояли еще четыре пленника-зверя. Запуганные людьми и собаками, маралы загремели путами, забились в угол.
Парабилка снял с шеи новичка аркан и ударил зверя ладонью по красной шее.
— Ступай жить, — тепло сказал он.
В этот же день беловолосый с двумя молодыми парнями направился на Шайтан-поле.
Бывший купец Глазков лечил пихтовым спиртом лихорадку и молился. Он держался поблизости стана Алжибая. Старик ненавидел старшину. Но у него вышел порох, вышли сухари, а Алжибай, правда, больше для Веры, поддерживал их молоком и мясом. Глазков надеялся, что старшина проведет его и банду в Монголию. А это было главное для него, доживающего последние дни. Глазков, несмотря на одичание, любил дочь и только для нее хотел еще жить. Он давно понял, что советская власть в России укрепилась прочно, но боялся явки.
Вера шла впереди, привычно раздвигая ветви и траву стволом винтовки. Ее высокая фигура, затянутая кожаном, часто скрывалась за деревьями.
— Тише ты, — просил отец, опираясь на ружье.
— Я и так не тороплюсь.
Недовольство дочери передавалось Глазкову и раздражало.
— Верка!
— Ну, что?
Вера остановилась. Глазков рыхло опустился к стволу кедра. Мутными глазами он обвел озлобленное лицо дочери.
— Сядь, отдохнем.
— Я постою.
— А я говорю, садись!
— Но… мы не дойдем до стана.
— Добраться надо.
Вера села. Старик достал из кармана пустой кисет и бросил его в сторону. Подремав, он обратился к дочери: — Скажи, почему ты не, выходишь за Тимолая? Ведь мы подохнем скоро с голоду…
— Боже сохрани! Зачем мы идем сюда? — встревожилась она.
Вера ломала загрубелые руки.
В припадке удушья старик вцепился пальцами в пушистый мох и долго не мог подняться. Старческая немощь одолевала его.
Вера вздрогнула от приближения треска, привычно выкинула вперед винтовку, вытянула шею, как глухарь, почуявший охотника. Но через минуту на обожженном лице ее мелькнула светлая полоска. Прямо на них шел крупный козел. Козел косил маленькими желтоватыми глазками и прислушивался. Затем он остановился в пяти шагах от старика и, страшно заблеяв, ударил ногой в землю. Бледно-зеленый мох вместе с брусничником полетел из-под копыт.
Что-то похожее на стон вырвалось у Веры и покатилось по тайге вместе с удаляющимся топотом козла.
— Ты зачем не стреляла? — рассердился Глазков.
— Потому что патронов мало… Идем скорее.
Нужно было обойти по низинам три хребта, чтобы добраться до стана Алжибая. Люди, потерявшие надежды на возвращение к старым пристанищам, люди, ни за что не желавшие примириться с новыми порядками, объединялись вокруг Алжибая, лишь бы не умереть с голоду, а может быть… и это «может быть» опять-таки сводилось к звону оружия, к крови, к зверской злобе.
Вокруг трех берестяных шалашей пыхтели и бряцали колокольцами алжибаевы коровы и лошади. Стая собак серым клубком покатилась навстречу пришедшим, но, залаяв, завиляв хвостами, обратилась к стану.
Глазкова и дочь встретили десятки глоток.
— А-а-а! Пжалте, ваше степенство!
По этому реву Вера поняла, что банда пьяна. Закопченные лица расплывались в похотливой улыбке. Они все, похожие друг на друга, с яростью окружили женщину. Но отца и дочь взял под свою защиту Тимолай.
— Ходи назад! — крикнул по-русски молодой камасинец.
Вокруг костра валялись обглоданные кости, берестяные чашки и куски еще недоеденного сохатиного мяса.
— Пей, — сказал Алжибай, наливая Глазкову горячей араки. — Пей, свадьба будем гулять.