— Ну за каким чертом, товарищи!.. — Он сорвался с ящика и оперся рукой на плечо Стефании. — Ведь надо сеять, а вы… из-за одного человека… А вот насчет Шайтан-поля подумайте. Работы тут будет невпроворот всему району. Мы должны расчесать космы тайге и по гладкой дороге погнать советскому государству мясо, пушнину и дорогие рога…
Пастиков выронил кепку и, хватаясь за воздух, опустился на грядку телеги. Из толпы на него смотрели два темных глаза Анны. Крики колхозников гулко рассыпались по кустам, будто залп из берданок. И тут же, сворачивая вправо, рванули с места тракторы, за ними конные плуги, диски и сеялки. Пастиков махал руками, пока подвода не скрылась за бугром.
Былым кочевникам и охотникам да зверью и птице разве известны необозримые рыбинские степи и прорезающая их река Сыгырда, кстати сказать, потерявшая здесь свою горную мощь и прозрачность. Впрочем, в недалекие еще времена по этим солончакам гнали скотопромышленники гурты тучного монгольского и хакасского скота. А еще позднее вихрем носились отряды партизанских пластунов.
Солончаковые низины уходят от Рыбной на сотню верст и прерываются лесистыми горами, откуда и ведет свои истоки крутоплесая, шумноводная Сыгырда (по-камасински — «красавица»). Рыбинские стада проникают в степь не дальше десяти километров, остальным простором владеет дичь, с незапамятных времен ведущая здесь свое родовое начало. Степь блещет озерами, будто вымытыми окнами, а ближе к тайге встречаются каменные курганы и надгробные плиты с надписями.
И разведчикам нужно было двое суток, мелькнувших малиновыми зорями, для того, чтобы по разжиженным дорогам, объезжая болота и холмы, добраться до Черной пади. Здесь Сыгырда петляет вокруг выкинувшихся к небу гранитных утесов, воды ее блещут прозрачностью.
При виде темно-бурой опушки кедровника разведчики повеселели. Солнце бросало последние лучи на оставшуюся позади равнину. В лесу темнело, пахло подвальной плесенью, брусникой и смолью.
Самоха Кутенин, старый таежник, разжигал костер под двумя кедрами.
Без угрызения совести он тесал щепу с ценнейшего плодового дерева и насвистывал песню. Остальные, кроме ямщиков, ушли на озеро охотиться. Привязанные к оглоблям лошади бряцали сбруей и махали хвостами, отгоняя занывших комаров.
На телегах дальше ехать было нельзя, и ямщики туго набивали вьюки. Семен Петрович, привалившись головой к кедру, сквозь сон прислушивался к незнакомым звукам таежного шума.
— Ты, Самоха, как присоекшился-то? — спросил низкорослый и косолапый парень в длинном азяме.
— Так же, как и ты, — шепелявил Кутенин от трубки.
— Надоело што ль сторожить-то?
— Кань оно в лужу!.. Я, поди-ко, охотник.
— Это резонно, — заметил от телеги рыжий Парфен. — Какие работы-то будут, не слыхал?
Самоха бросил в хворост ярко запылавшую щепу и гордо расправил острые, угловатые плечи.
— Намекали, что будет на Шайтан-поле огромный зверевой завод, — ответил он.
— Мудрена нынче жисть, — вздохнул Парфен.
— Нет, зверя не расплодишь по-домашнему, — с видом знатока заметил криволапый парень.
— Понятиев у тебя, как у коровы, — сплюнул Самоха.
— Все побольше твоего, — осердился парень. — Почему же ясашные весь век ловят, а много развели?
— У ясашных научности нет, а скотина, она уход любит… Ясашные-то твои сами живут под небесной крышей, да туман глотают… Я держал как-то пару лис и ощенились же суки-то.
— И куда вы их дели? — спросил очнувшийся Семен Петрович.
— Купцам продал… Потому мне резону не было держать дичь.
Около озера резко грянули три выстрела. Задремавшие лошади взбросили головами и рванули оглобли, к которым были привязаны.
— Один влепил, — сказал Самоха.
— Почему ты угадал? — недоверчиво спросил парень.
— По овечьим твоим глазам.
Самоха сорвался с места и вприпрыжку побежал к охотникам, на ходу засовывая за пояс нож. Длинная сухощавая фигура Кутенина быстро исчезла в нависающем мраке. Над костром, свистя крыльями и гогоча, пронеслась стая гусей.
Подводчики и Семен Петрович нетерпеливо всматривались в темноту. Первыми вернулись Стефания и Самоха. Бросив к ногам Семена Петровича пару мокрых гусей, Кутенин быстро начал стягивать рубаху, а затем ичиги, в которых булькала вода. С рубахи от самых крыльцев и груди тоже ползла мутная жижа болотины.
— Ну и сумасшедший! — возмущалась Стефания. — Да ведь ты к утру растянешься здесь.
— Не жалкуй, Никандровна, — посмеивался Самоха. — Посмотрела бы ты, как мы рыбу по наледям гоняем, а это плевое дело… Бывало, ноги целыми сутками собачьей судорогой тянет, — вот, красавица!