Додышев со стоном свалился на зыбкий мох.
— Сюда! — окрикнул Парабилка припавших к деревьям Чекулака и Джебалдока.
Камасинцы забежали за высокую искорь. Торопливо передернув затвор винтовки, старик сказал:
— Это купец со своими… Они идут на Шайтан-поле… Стреляйте… У вас есть патроны?
И, не дождавшись ответа, он выкинул вперед винтовку. Камасинцы сверкнули глазами по травянистой болотине и тоже приготовились. В бурьянах, шевелящихся васильковыми головками, к ним крались косматые люди, раздвигая ружьями поросль.
Все три ствола направились на Глазкова. После выстрелов он странно вытянулся и, высоко взмахнув ружьем, шлепнулся в болотную лужу. Цепь с ревом ринулась вперед, топча бурьяны. Камасинцы упали в яму и могли наблюдать лишь, как меткие выстрелы старика разили одного за другим шлепающих по воде людей. Ответные пули наступающих с визгом срывали ветви над головой ребят, порошили землю с искори, но Парабилка будто увертывался от них. Наконец, он с дикой яростью выскочил вперед и закричал. Бурьяны закачались, зашумели. Случилось невероятное. Впереди убегали люди, а за ними, словно помешанные, прыгали по кочкам трое камасинцев. И когда замолкли шорохи, они остановились около длинного трупа, уткнувшегося головой в ржавую яму. Из черепа убитого ползла черная бороздка крови, отчего краснела болотная вода. Рядом с Глазковым лежали еще четверо.
Додышева вывезли из тайги. Узнав, о происшествии, часть камасинцев вернулась в улус, оставив семьи и имущество. Пастиков и Самоха встретили труп студента около крайних юрт. Додышева сняли с седла и положили на траву близ берега. Труп разлагался. Камасинцы заглядывали покойнику в лицо, зажимали носы и отходили вздыхая.
Пастиков стал около трупа и, сняв кепку, оглянул улусян.
— Кто убил парня? — строго спросил он.
Камасинцы молчали, растерянно переглядывались, некоторые отходили подальше.
— Почему вы не говорите? — добивался Пастиков. — Кто белым бандитам давал пороху и патронов?
— Наша не давал, — осмелился белобородый старик.
— А ваш старшина не давал?
— Не знаем, — враз ответили из толпы.
— Не знаем… А если мы арестуем его и увезем в степи? — Пастиков взглянул на убитого, затем на опустившего голову Парабилку. — Как ты скажешь, старик?.
— Плохо будет, — чуть слышно ответил Парабилка. — Наши люди свой вера, ваш люди — свой вера… Худо будет.
— Значит, по-вашему хорошо, что бандиты убивают нас?
— Ой, худо! — воскликнули камасинцы.
— Так в чем же дело? Почему вы защищаете старшину и кормите около себя плохих русских людей?
— Наша бойся, — громко сказал Чекулак. — Старики любят шаманку, она их пужал.
Пастиков и Самоха долго допытывались у камасинцев о причине их бегства в тайгу, но никто из них не дерзнул разоблачить старшину и кривого Аёзю.
— Алжибай любит собетска власть, — получали они ответы.
— Старшина увози не надо.
— Все уходи далеко, белогорья, если трогай наш старшина.
Перед закатом солнца Пастиков и Самоха зашли в юрту Алжибая. На опустелой поляне щипал траву подморенный, осунувшийся с перегона, карий верховик старшины. Три длиннохвостые собаки грызли края корыта, в котором им замешивали болтушку. Пригоны были пусты.
Старшина принял гостей почтительно, маленькие глаза начальника рода шустро скользнули по хмурому посмуглевшему лицу Пастикова.
— Ой, педа! — с горечью вздохнул Алжибай. — Плохой русски люди. Не надо убивай собетска власть.
Самоха осмотрел пустую юрту и прищурил глаз.
— А где у тебя, князь, скотина? — спросил он.
— Скот гонял тайгам… Трава там эвон какой, — показал старшина по пояс.
Пастиков, сдерживаясь заговорил:
— Ты приведи свой народ обратно… Белую банду мы все равно выловим. Поможешь нам — не станем мешать жить. А будешь лукавить — приведем сюда войско и отдадим тебя под суд.
Алжибай сложил крестом на груди толстые руки.
— Буду все помогай, начальника! — воскликнул глава рода. — Наша собетска власть любит!
Старшина рассказал, где скрываются остатки банды, и проводил собеседников до берега.
— Все врет, образина! — сказал Самоха. — Надо его взять на притугу как следует. Он знает всю подноготную.
— Обожди, возьмем еще. — Пастиков посмотрел на горы и толкнул Кутенина. — Эх, посидеть бы теперь на карауле. Ты знаешь здесь солонцы?
— Верст пять надо идти до них.