— Ехали создавать зверосовхоз, а начали с рыбы. И, надо полагать, в первые годы мы выедем только на тайменях… Но примитивный способ добычи и реализации рыбы не даст нужного эффекта…
— А разве кто спорит об этом?
— Тут дело не в споре, Петр Афанасьевич. Видишь ли, Ширан и Сыгырда имеют такие сорта рыбы, которые невыгодно сдавать в простом засоле или, скажем, в мороженом виде… Понимаешь, высокие сорта…
— Значит, ты тоже за консервную фабрику? — подтолкнул его локтем директор.
— Вот именно… С этого и нужно было начинать, но не додумались… А теперь, по-моему, надо доказать рентабельность нашего предприятия и браться закладывать фабрику.
— Пожалуй, туго придется. — Пастиков задумался и выронил папиросу, которая скатилась вниз, рассыпая искры.
— Из положения выйдем, — уверенно продолжал зверовод. — Ведь ты прикинь, сколько можно добыть за зиму даже при всех отрицательных случаях. Народ зимой освободится, и камасинцев пристроим к рыбалке.
— Так, думаешь, фабрика загудит?
— Не сомневаюсь… только нужно умело организовать дело и заручиться согласием центра.
Пастиков смотрел на зверовода влажными глазами и повторял про себя то, что не один раз передумывал: «Да, здесь нужна фабрика».
В правлении крайохоттреста не один раз говорили о совхозе на Шайтан-поле и даже назначили специальную комиссию, которая, «основываясь на отсутствии данных и прочего», пришла к заключению о необходимости приостановки работ в неведомой тайге, впредь до вторичного обследования. Получилось просто недоразумение.
Стефания искала лиц, которым надлежало ведать о совхозе, но лица были или в командировках, или в очередных отпусках. А неведающие пожимали плечами.
— Помнится, одно время у нас говорили о каком-то таежном совхозе, но, кажется, по согласованию с директивными организациями это строительство приостановлено.
— Да как же, когда крайком дал согласие и нам уже разрешены кредиты!
— Значит, где-то прохлопали?!
— И действительно-прохлопали…
В тресте сообщили Стефании, что ее вызывает возвратившийся из поездки секретарь крайкома.
Служащие кончали занятие и шумно спускались по лестницам, когда она, одергивая платье и приводя в порядок волосы, вошла в кабинет.
Секретарь сидел ссутулившись и записывал что-то на листке отрывного календаря. Чего-то было страшно до тех пор, пока от красного стола на нее не поднялось чем-то знакомое лицо. И это без слов сказало, что здесь можно и нужно говорить обо всем.
— Товарищ Липинская? — улыбнулся он глазами.
— Да… Я по делу зверосовхоза…
— Знаю, — перебил он. — Без меня здесь накуролесили, но теперь займемся вашим хозяйством всерьез… Придется кое-кому круто.
Стефания досадливо отмахнулась, будто желая этим движением согнать непрошеный румянец.
— О вас говорил Пастиков, — ободрял ее Линицкий. — Ну, рассказывайте… Кстати, вот телеграмма оттуда… Строчат, что начало у вас неплохое и просят разрешения на постройку рыбоконсервной фабрики.
— Наши?!
По скулам секретаря прокатились толстые желваки.
— Да, вот за подписью Пастикова.
И только тут Стефания ухватилась за слова, которые приготовила для встречи с главой краевой парторганизации. Секретарь перебирал в руках конец кавказского пояса и ободрял ее взглядом. Оказалось, что крайком был подробно обо всем осведомлен. Секретарь выпрямился и улыбнулся, когда Стефания рассказала о борьбе с бандой.
— И эта девица там? — оживленно спросил он.
— Там… Ее нужно обязательно перетянуть.
— Очень хорошо!
— А вы не представляете, какое там место и какая интересная работа… Вот бы вам приехать… и отдохнули бы.
— А что ж… Это пожалуй, только не сейчас.
Секретарь потер ладонью бритый затылок и пристальнее взглянул на посетительницу.
— Ну, что же, закладывайте фабрику, — сказал он…
…На квартиру она шла вприпрыжку, не чувствуя своего тела. Она как будто отдыхала от этих последних дней скитаний и бесплодных волнений. И когда ворвалась в квартиру, то закружила в объятиях мать, своего черноголового крепыша Володю.
— Завтра поведу тебя в театр, — говорила она сыну. — А фабрика! Ты подумай только, через какие-нибудь годы от гудков задрожит тайга, и будет среди лесов зеленый городок, и мы уедем туда жить.
А когда поужинали и Володька уснул, подошла к постели матери и тихо спросила:
— Не спишь?
— Нет. А что?
Старуха опустила на пол отекшие мозжащие ноги и полусонными глазами старалась уловить лицо дочери.