— Ну, это знахарство… Все это примитивно и дико.
— О, не скажите! Я также заблудил зимой, прямо в крещенские морозы, и спички подмочил, так этим только и выпользовался.
— Может быть, это и обычно для таежников, а мне, вообще-то говоря, не следовало рисковать с плохим здоровьем.
— И зря рискуете, раз заклепка слаба. Хоронили мы здесь таких-то.
Кругом всхрапывают разведчики. Додышев что-то бормочет на своем языке. В притаившуюся тайгу уносится треск костра, фырканье хрумкающих овес коней и протяжные, стыдливые вздохи землемера, запуганного Самохой.
— И вообще, глупо строить в таежной пропасти зверосовхоз, когда под боком необозримые пустоты… Какой-то идиот написал о Шайтан-поле и все поверили.
Тут Самоха не выдерживает и садится около тагана. Хитрый шутливый тон он отбрасывает сразу.
— Нет… О Шайтан-поле вы зря… Для зверя, здесь разлюбезное дело… Тут тебе вода, лес и корма, каких душа пожелает… А первое — ясашные… Без них зверя не получишь…
Землемер так и не убедил Кутенина и не заснул. Комары, эти зоревые караульщики, поднялись вместе с людьми и ноющими прожорливыми голосами снова привели в движение коней. Рыжий подводчик и парень в азяме старательно пачкали свежим дегтем лошадиные морды и животы. Прямо над станом трескотно прокричала кедровка, ей откликнулась тайга.
И только теперь Севрунов хватился, что оставил около озера ружье.
— Худая примета, товарищ зверовод, — шутила Стефания. — Вы очень рассеянны, я это заметила еще в поезде.
Она улыбнулась Севрунову и ломкой походкой направилась к воркующему ручью, где плескались Пастиков и Додышев.
— Становись вот на эту перекладину, — сказал старший разведки.
Крупные зерна брызг катились по его черноусому лицу.
— А я вот на этот камень…
Стефания отворотила серую, с мраморным отблеском плиту и тут же бросила ее со всего размаха. К ней под ноги выползли две серых гадюки. Шипя и подняв головы, они готовились к нападению.
— Беги! — придушенно закричал камасинец.
Пастиков ухватился за сук наклонившейся к ручью сосны, но он только гнулся и извивался лыком, выпуская смолистый сок.
— Эх, струсили!
Он подпрыгнул и сразу придавил к плитняку змеиные головы. Гадюки судорожно завертели хвостами.
— Я боюсь… меня кусали маленького, — оправдывался Додышев.
Солнце разбрызгивало лучи на вершину Чернопадского белогорья. В темной утробе дебрей пахло сыростью.
Остались на месте прихворнувший Семен Петрович и рыжий. Дорога петляла в десятикилометровый хребет. По ступенчатым выбоинам хлюпала жижа, размешанная глиной и тлеющей прошлогодней хвоей. Лошади спотыкались, часто роняя вьюки и пачкая животы. Ведущий передового Самоха легко выкидывал длинные ноги в желтых ичигах и без умолку говорил Стефании:
— Тут я все знаю, как свою ладошку… Слава богу, сызмальства по хозяевам, да с землемерами путаюсь… Знаю, где кому медведь голову свернул, где бельчонка и разной зверь плодится… Вот перевалим Черную падь и ночевать приладим к Теплому камню. Там старатели ране золотишко добывали.
— Далеко это?
— Как поедешь… К солнцесяду надо бы пришлепать…
— Ты, значит, из охотников; как же бросил колхоз?
Безбородое, сероватое, в морщинах лицо Кутенина поворачивается в сторону женщины, которую он про себя назвал уже «бедовой».
— Охотой маюсь, Никандровна… Как только оторвался от тайги, так и пошел колесить в думах-то… Вот бы, к примеру, как ваш брат ученьем страдает… Из-за этого и не обженился на свой век…
Самоха срывает набухшиие смоляным жиром ветви кедровника и затяжно вдыхает пьянящий запах. В сотне метров от дороги шебаршат по высохшему брусничнику Пастиков, Севрунов и Додышев; они вспугивают фуркающих рябчиков и тяжелокрылых глухарей. Где-то справа колет о камни хрусталь волн безымянная горная речонка. Многоокая притаившаяся тайга следит за каждым шагом пришельцев, загадочно молчит. И не чувствуется конца темнеющей глуши.
— А этот у вас — лапша из ячменного теста, — срывает смехом Самоха. — Говорит, по дурости поехал. А оно и резонно так, потому вялых тайга не любит.
— Про кого это ты?
Звонкий, немного низкий голос Стефании колокольцем врывается в обманчивое молчание чащобы.
— Да этот землемер-то с точеными усами.
Самоха вдруг останавливает коня и свистом вызывает отдалившихся охотников. Его длинные ноги, туго перетянутые оборками, дрыгают, как у подстреленного журавля.