— Во все это я бы ни за что не поверил, находясь за океаном, а здесь...
Предвзятое мнение, с которым он приехал в Клишковцы, что советские крестьяне будто бы живут так же по-нищенски, в темноте, невежестве и болезнях, как и раньше, улетучилось, словно дым.
Здесь сегодня нужда только в одном — в рабочих руках.
...В моей нелегкой жизни было много светлых минут, которые не забываются, помнятся всегда. Так же, как и помнятся хорошие, душевные люди, с которыми судьба не раз сводила меня.
Однако встречалось и плохое. Доводилось и неприятности испытать. Смешно утверждать, что небо всегда бывает безоблачным, а солнце постоянно светит. Разве с пшеничными колосьями (хорошим в жизни) не вырастает иногда рядом сорняк (плохое)? Что с ним делают? Его просто выпалывают. Так нужно, по-моему, поступать и с личными обидами. Они тоже своего рода сорняк, мешающий жить...
Все то хорошее, что было в жизни у каждого человека, морально поддерживает его — по себе сужу, — напоминает, что оно неистребимо, непреходяще, всегда было, есть и будет.
Я полагал, что обо мне давно забыли в тех странах, которые, движимые чувствами интернационализма, братской солидарности, направили в Испанию три с половиной десятилетия тому назад своих волонтеров защищать свет ее свободы от мрака и с которыми мине довелось воевать когда-то бок о бок. Но, оказывается, меня помнят. И я понял, что память сердца неистребима, а время не властно над ней...
На Буковину приехал однажды представитель Советского комитета ветеранов войны. Он разыскал меня и вручил памятную медаль «Участнику национально-революционной войны в Испании 1936—1939 гг.». А до этого я был награжден медалью Гарибальди, основанной ЦК Итальянской компартии в честь совместной борьбы в Испании против фашизма. Бывший политкомиссар Двенадцатой интербригады, председатель Итальянской коммунистической партии Луиджи Лонго тепло поздравил меня с наградой, прислал специальный диплом за своей подписью.
Не успело улечься мое волнение в связи с этим событием, как получаю приглашение из Киева — прибыть в польское генеральное консульство. Установив, что я одно время сражался в составе батальона имени Домбровского в Испании, правительство Польской Народной Республики сочло нужным наградить меня теперь медалью «За вашу свободу и нашу»...
Если человека помнят даже за то небольшое хорошее, что он когда-то сделал людям, обществу, — это окрыляет, придает силы, согревает душевно в ненастную погоду.
Над Клишковцами ночью прошумел ливень, хотя накануне ничего не предвещало дождя. Близость Карпат здесь особенно чувствуется. Они часто «делают» погоду: внезапно налетит облачко с гор и покропит землю...
К рассвету небо очистилось, прояснилось. В саду сильно пахнет влажной землей, травами. Деревья посвежели. Ярче стала их еще зеленая одежда. Тишина. Легкий предутренний ветерок пересчитывает листочки на верхушках ореховых деревьев. Будто проверяет, все ли уцелели после ночной грозы.
Пролетел самолет, и опять наступила тишина. Но она длилась недолго. По улице затарахтел чей-то мотоцикл и стих. Мне показалось, что он остановился возле нашего дома.
Скрипнула калитка. Во двор заходят двое.
— Доброго здоровья, Семен Яковлевич!
— Здравствуйте, друзья. Что привело вас в ранний час? Не приключилась ли какая беда?
Ребята стоят, смущенно переглядываются, словно забыли, зачем пришли. Наконец девушка, набравшись духу, краснея, говорит:
— Беды нет, а радость вот есть. Замуж, значит, выхожу. Ну и пришли просить вас да жену вашу Любу на свадьбу. Очень просим. Уважьте! Отец говорит, что, дескать, какая же это свадьба будет без такого почетного человека на селе, как вы, Семен Яковлевич!
Девушка замолчала, просительно смотрит.
— А ты ж чья, дочка, будешь?
— Да Тимофея Блажко. Зовут меня Женя.
— Так, Женя. Благодарю за приглашение. А свадьба на когда назначена?
— На ту субботу.
— Добро, ребятки! Хоть и занятый я сейчас, но постараемся прийти.
Попрощались, выскочили опрометью из двора. Вероятно, пошли приглашать на свое семейное торжество других, собирать «кворум» в несколько сот человек, как это теперь принято в Клишковцах...
А я стою, смотрю им вслед, думаю: «Уверен, вы, детки, будете более счастливы, чем я в ваши годы. Не придется искать вам лучшей доли где-то на чужой стороне, за океаном, как ее искали и не находили мы. Она здесь, на месте. Ждет вас».
Матрос бельгийского судна «Ван» Семен Побережник после возвращения из рейса. Антверпен, 1932 год.