Списался с домом.
Уцелело одно из моих писем, отправленных в Клишковцы из Канады. В нем есть такие строки: «Здесь так же, как и в нашей Бессарабии, тяжело жить простому человеку. Доллар здесь хозяин. А добыть его рабочему человеку не так-то легко...»
Из дому получил в ответ довольно невеселое письмо. Тяжело совсем стало жить. Проценты на те деньги, что отец одолжил у соседей мне на дорогу, растут, рассчитаться пока нечем. Проходит день, а там, смотри, долг еще прибавился. Растет, правда, понемногу, но растет каждые сутки. Плохо!
В письме мне на всякий случай еще раз напомнили адреса односельчан и родственников, проживавших в Канаде и США, в городах Виндзоре и Детройте, советовали разыскать их, они, мол, помогут лучше устроиться, «и ты, Семка, не будешь так бедовать», — писал отец. Я задумался. «А что, если в самом деле двинуться хотя бы в Виндзор? Что, собственно, меня ждет у фермера с его коровами и свиньями? Убирать дальше навоз и пасти скот?»
Твердо решил добираться туда. Приобрел что-то вроде пальто, подбитое «рыбьим мехом». Купил дешевые брюки, шапку, спецовку. Заработанных денег почти не осталось. Но это меня уже не останавливало. Еще немного поработал и пустился в путь.
Не буду подробно описывать, как я добирался. Пришлось опять ехать «зайцем». Идут, например, составы, груженные канадским лесом, я незаметно забираюсь между досок и бревен и еду. Отмахал таким образом не одну сотню километров. Но случилась новая беда: простудился. Все тело покрылось чирьями, поднялась температура.
На одной большой станции я с трудом вылез из вагона и свалился. Меня подобрали, поместили в ночлежку. Сюда обычно поселяли разных бродяг, нищих, снятых с поездов, заболевших иммигрантов. Попал в эту разношерстную компанию и я.
Хозяйка ночлежки оказалась украинка. Сердобольная, чуткая к чужому несчастью женщина. Вот уж поистине свет не без добрых людей! Она ухаживала за мной, кормила — а я ведь не имел ни гроша за душой, — заботилась, как мать. Бесконечно благодарил я мою спасительницу. Клялся, что как только устроюсь, верну ей долг.
Немного окрепнув, написал письмо в Виндзор земляку Константину Яковлевичу Тимко. Сообщил ему, что я приехал из Клишковцев, фамилия моя такая-то, нахожусь в ночлежке из-за болезни, без всяких средств.
Вскоре на мое имя пришел пакет. С волнением вскрываю его, а там письмо и билет на поезд до Виндзора. Видимо, я так ослаб, что не мог сдержать слез.
Хозяйка радовалась за меня так, будто я ее сын, а не посторонний, чужой человек. Ласково, как ребенка, начала молча гладить по голове, вытирала набегавшие на ее глаза слезы...
Мне не терпелось отправиться в дорогу. И вот я опять в поезде. На этот раз уже еду легально, имея к тому же определенный маршрут. «Неужели скоро кончатся мои мытарства?»
Среди земляков
Дружелюбно встретил своего молодого земляка незнакомый мне Тимко, почти однофамилец моего деда. Он был низенького роста, кругленький, как бильярдный шар. Доходы ему приносила небольшая, но хорошо оборудованная парикмахерская с опытными мастерами, бильярдная, а также собственная квартира, которую он часто сдавал в наем под свадьбы...
Конечно, это не были золотые прииски Клондайка, но доллары все же тонкой струйкой текли в его карман. Он умел их ценить, проявлял во всем бережливость, которая порой граничила со скупостью. «Кто скуп, тот не глуп», — часто повторял он эту поговорку, видимо, понравившуюся ему, поучая меня, как надо жить.
У Тимко были свой взгляды на жизнь. Иногда он любил пофилософствовать. Он считал, например, что без частной собственности мир существовать не может. Расспросив, из чего состоит наша собственность в Клишковцах, и узнав, как однажды бедняки односельчане решили поделить между собой монастырские и помещичьи земли, он покачал укоризненно головой, сказал:
— Грех! Большой грех сделали они. Собственность, Семен, была, есть и будет священной во веки веков. Бог строго наказывает тех, кто на нее зарится...
После этих слов он возвел глаза к потолку, будто собирался молиться, и негромко произнес, обращаясь ко мне, словно я покушался сейчас на чью-то собственность.
— А божью заповедь помнишь, Семен? Забыл, наверное? В школе учили-то закон божий? Напомню тебе: «Не пожелай дома ближнего твоего, ни жены его, ни раба его, ни осла его, ни всякого достояния его...» Он повторил: «достояния его».
Я улыбнулся. Конечно, ничьей жены я не желал, равно как и всего прочего из «хозяйства» ближнего — ни осла, ни раба. Но что касается собственности, нажитой чужим потом, такой, скажем, как у фермера Василия Галека, у которого я и другие батраки работали от зари до зари, тс я считал, что такая собственность — это кража. Ничего священного в ней я не видел. И божья заповедь, которую торжественным тоном произнес Тимко, совсем неправильная, лживая.