Каратели схватили группу клишковецких крестьян, наиболее активных участников восстания, разгромивших префектуру румыно-боярских оккупантов, — Софрона Вирсту, Кондрата Ткача, Константина Чебана и других. Их вывели на окраину села, поставили под деревьями и расстреляли. Я оказался случайным свидетелем казни.
Заметив конвой с арестованными односельчанами, я притаился за чьим-то высоким плетнем и все видел своими глазами. Навсегда запомнил, как дядько Чебан, один из самых бедных и смелых крестьян в нашем селе, разорвал на груди окровавленную рубашку и бросил в лицо палачам:
— Стреляйте, гады! Ничего, и для вас уже отлиты пули! Не долго вам тут козаковать!..
Перед моим взором постоянно стоит, как живой, Константин Чебан с горящими глазами, не дрогнувший перед казнью, с презрением и жгучей ненавистью глядевший на оккупантов...
Спасаясь от карателей, в старом блиндаже, вырытом еще во время войны, укрылось сорок семь жителей села. Палачи окружили их и всех расстреляли. В числе казненных был и мой родственник Андрей Котик. Захватчики запретили хоронить его и труп пролежал в поле почти три недели. На волоске от смерти находился и отец. Вот что с ним произошло.
После многочисленных расстрелов оккупанты арестовали в Клишковцах, как заложников, семьдесят мужчин, в том числе и отца. Всех задержанных выстроили на пригорке в один ряд, под охраной солдат. Вышел офицер и не спеша начал отсчитывать рукой в лайковой перчатке по десять человек. Девяти предлагалось отойти на несколько шагов назад, а десятому оставаться на месте. В это число попал и мой отец. Судьба его была решена. Казалось, расстрела не избежать. Но судьба и на сей раз сжалилась над нами. Кто-то из односельчан сообщил старосте Георгию Буреге, честному, отзывчивому в беде человеку, что готовится расправа над заложниками. Староста успел вовремя. Он заступился за людей, сумел убедить офицера, что они не виноваты и под свою ответственность добился их освобождения под залог. Так удалось спасти отца.
Наша семья получила немного земли в результате частичной земельной реформы, проведенной после крестьянского съезда в Хотине. Однако все равно прокормиться с нее было трудно. Мы продолжали жить впроголодь. Нужда, как репейник, крепко вцепилась в семью и не хотела оставлять ее.
Отец решил устроиться лесником. Он надеялся немного залатать нищенский домашний бюджет, а также рассчитывал, что лес укроет его в какой-то мере от преследований, даст спокойно дышать. Но не тут-то было! Расскажу об одном эпизоде.
Лесникам полагалось иметь охотничьи ружья. Выдали дробовик и отцу. Прихожу однажды в лес — принес еду отцу. Спускаюсь в землянку, в которой он жил, — пусто. Сел на лужайке под деревьями, слушаю, как шумит ветер в верхушках, как поют птицы, жду. «Вероятно, где-то на обходе», — думаю. Прождал несколько часов, а его все нет. Пришлось нести нетронутую еду домой.
Лишь на следующий день мы узнали, что отца забрали жандармы, угнали в Хотин. Недели три продержали его в тюрьме, подозревали, что он участвовал в восстании. За отсутствием улик его выпустили, и он вернулся на работу, окончательно поняв, что покоя ему от оккупантов не будет даже в лесу.
Как-то приходит к отцу шеф сторожевого поста — низенький неприятный тип с бегающими, как у вора, глазками. Зашел в землянку, присел на чурбан, осмотрелся вокруг. Вдруг увидел на стене ружье.
— Твоя армарум?[2]
— Мое.
— Что твоя им делает?
— Как — что? Лес охраняю.
— Твой нельзя армарум имел...
Сорвал со стены шеф ружье, забрал патроны. Составил протокол якобы за незаконное хранение оружия, затем погрозил ему пальцем:
— Моя знает, что ты фуджилут[3] из Татарбунари. Бунтовщику ты есть!
Так и унес ружье, которое ему приглянулось, несмотря на то, что власти сами разрешили лесникам иметь оружие.
Полнейший произвол и беззаконие царили на захваченной боярской Румынией территории. Ложась вечером спать, никто не был уверен, что утром он проснется дома и живым. Люди спасались бегством, уезжали куда глаза глядят. Кое-кто вербовался за границу в поисках заработков.
Дорога дальняя
У меня подходил призывной возраст. Скоро двадцать лет, а там солдатчина в чужой армии, где палочная дисциплина, мордобой, унижения и оскорбления на каждом шагу. Я заявил отцу, что не пойду служить королю Фердинанду.
— Без меня обойдутся!
— Ты что, с ума сошел? Знаешь, какая кара ожидает за это тебя и всех нас? Не дури, сынок? Силком возьмут — будет хуже!