Я пишу об этом, чтобы доказать, что фактической причиной снятия меня с должности было, конечно, не мое несогласие с новой флотской организацией. Я думаю, что истинной причиной было и мое искреннее стремление сделать все нужное для ВМС, и всегда выражаемое в настойчивой форме в этой связи собственное мнение. При моем болезненном реагировании на непринятие должных мер, переходившим часто в споры, я оказался неугодным человеком. Я должен был быть снят.
Я признал совершенно правильным мое снятие. И тогда же сказал на военном совете, что я, по-видимому, не в состоянии дальше проводить твердую линию руководства Военно-Морскими Силами, так как не сумел доказать свою точку зрения, и поэтому надо назначить нового руководителя[25].
Я считал нормальной также и работу комиссии[26], назначенной для участия в приеме и сдаче дел, мне вполне понятно и многое из тенденциозно излагаемого в мой адрес отдельными людьми, уже «перестроившимися» под новое руководство. Я стремился, призвав всю свою выдержку, признать недостатки и отмести неправильные обвинения…
Теперь мне надо было без лишней обиды приняться за новую работу там, куда меня пошлют. Мне только не хотелось в то время идти командовать флотом, как мне предлагал Булганин, потому что я знал, что новый Главком ВМС против моего назначения, а также потому, что мне было бы трудно ломать то, что я создавал. Тем более что я понимал: новое руководство, настроенное недоброжелательно ко мне, будет всячески мне не помогать, а лишь стремиться сделать хуже, а от этого будет страдать тот флот, которым бы я стал руководить.
Желая оглянуться на годы войны и собраться с мыслями, я решил пойти на более спокойную работу[27]. Однако все пошло по иному пути.
В деле «крутых поворотов» моим злым гением, как в первом случае (отдача под суд), так и во втором (уход в отставку), был Н.А. Булганин. Почему? Когда он замещал наркома обороны при Сталине, у меня произошел с ним довольно неприятный разговор из-за помещения для Наркомата ВМФ. Он тогда беспардонно приказал выселить из одного дома несколько управлений флота. Я попросил замену, он отказал. Согласиться с ним я не мог и доложил Сталину. Сталин, вставая на мою сторону, упрекнул Булганина: как же выселяете, не предоставляя ничего взамен? Булганин взбесился. Придя в свой кабинет, он заявил мне, что «знает, как варится кухня», пообещав при случае все вспомнить.
Вскоре подоспела кампания по борьбе с космополитами, и ряд дел разбирался в наркоматах. Некий В. Алферов[28], чуя обстановку (конъюнктуру), написал доклад, что вот-де у Кузнецова было преклонение перед иностранцами, и привел случай с парашютной торпедой. Подняли все архивы в поисках еще чего-либо более «криминального». Я только удивлялся, как за всю бытность мою во главе Наркомата и в течение всей войны при очень больших связях, которые я вынужден был поддерживать с англичанами, американцами и другими союзниками, и всякого рода взаимных передачах во исполнение определенных директив и личных указаний нашлось так мало или почти ничего сколько-нибудь существенного, что нарушало бы самые строгие нормы поведения. Булганин подхватил это и, воодушевившись, сделал все возможное, чтобы «раздуть кадило». В тех условиях это было нетрудно сделать. Действовали и решали дело не логика, факты или правосудие, а личные мнения. Булганин к тому же мало разбирался в военном деле, хотя и хорошо усвоил полезность слушаться. Он и выполнял все указания, не имея своей государственной позиции. Он был плохой политик, но хороший политикан.
Когда в 1947 году Сталин на Главном военном совете поставил вопрос о моем освобождении, я не удивился: «кухня уже варилась» Булганиным. Морально я был к этому подготовлен. Сталин назвал моим преемником И.С. Юмашева. В этом я не видел логики. Тихоокеанский флот почти не воевал, и боевого опыта у Юмашева было мало.
…Вызванный из Ленинграда вместе с Л.М. Галлером, я не знал, в чем дело. Помнится, в поезде мы с Леонидом Михайловичем все гадали о причинах вызова. И не угадали. Оказалось, нам предстоит дать объяснение, почему было дано разрешение передать чертежи парашютной торпеды англичанам. Чертежи не были секретными, и их мог передать начальник Главного морского штаба. Но когда меня спросили, давал ли я разрешение, то я ответил, что, очевидно, давал, так как начальник ГМШ обычно такие вопросы не решал без моего ведома. Отвечаю я.
Было решено судить нас судом чести[29].
Нашли врагов народа! Все четыре адмирала честно отвоевали — и вот, пожалуйста, на суд чести! Во главе этого дела был поставлен маршал Л.А. Говоров. Порядочный человек, но «свое суждение иметь» не решился и по указке Булганина, где можно, сгущал краски.
25
Н. Г. Кузнецова на посту Главнокомандующего ВМФ — заместителя министра Вооруженных Сил СССР сменил адмирал Юмашев Иван Степанович (1895—1972). В 1950—1951 гг. был военно-морским министром СССР, в 1951—1957 гг. — начальником Военно-морской академии.
26
В конце 1946 года И. В. Сталин поручил комиссии под руководством Маршала Советского Союза Л. А Говорова (1897— 1955) проверить деятельность Главного морского штаба. Адмирал Ю. А. Пантелеев вспоминал впоследствии, что «проверяющих особенно интересовала деятельность Кузнецова и что в акте проверки от 13 февраля 1947 г. было много несправедливых и неверных обвинений в адрес Николая Герасимовича и других адмиралов» (см. Красная звезда. 1990. 16 июня).
27
Н. Г. Кузнецов в феврале 1947 года был назначен в Ленинград начальником управления военно-морских учебных заведений, находился на этой должности до ноября того же года.
29
28 марта 1947 г. ЦК ВКП(б) и Совет Министров СССР (по записке А. А. Жданова) приняли совместное постановление «О судах чести в министерствах и центральных ведомствах СССР», в котором отмечалось, что суды чести создаются в целях содействия «делу воспитания работников государственных органов в духе советского патриотизма и преданности интересам советского государства... Для борьбы с проступками, роняющими честь и достоинство советского работника». На суды чести также возлагалось «рассмотрение антипатриотических, антигосударственных и антиобщественных проступков и действий, совершенных руководящими, оперативными и научными работниками министерств и центральных ведомств СССР, если эти проступки и действия не подлежат наказанию в уголовном порядке».
Суды чести избирались сроком на один год в составе 5—7 человек из числа работников министерств и ведомств «тайным голосованием на собрании руководящих, оперативных и научных работников». Суды чести имели право объявлять следующие виды наказаний: общественное порицание, общественный выговор, передача дела следственным органам для направления в суд в уголовном порядке. Решение суда чести обжалованию не подлежало. Суды чести функционировали до конца 1949 года.