Елена Валентиновна Рогалева, талантливый художник по тканям, преподавательница живописи, сказала тогда директору: «Николай Потапович, при вас никогда не избивали на улице человека? Ты все видишь, протестуешь, а помочь бессильна. Никто на тебя внимания не обращает. То же самое, знаете, ощущаю я сейчас в школе». Рогалева подала заявление об уходе.
Подала заявление и Наталья Дмитриевна Мацкевич. Директор ее вызвал, сказал: «Тут до меня некоторые педагоги очень удобно устроились. Я собираюсь навести порядок. Лично на вас я могу опереться?» «Нет, Николай Потапович, — ответила Мацкевич. — На меня лично не можете… Опираться надо на весь коллектив».
Сидим. Молчим. Катещенко перебирает на столе бумаги.
— Ничего, — говорит он, — незаменимых нет.
— Вы уверены?
— Уверен. Может, где-нибудь, в высоких материях… А у нас, в детской художественной школе, незаменимых нет…
Давайте все-таки разберемся: что произошло? Директором пришел очень злой человек? Но я справлялся в училище, где Николай Потапович проработал — много лет. Говорят: «Совсем не злой». К людям, в общем, неплохо относился. Правда, кое-кто называл его «Перпендикуляр», гибкости, мол, не хватает. Но на рядовой должности, где он не обладал директорской властью, ему это не особенно мешало.
А тут… Директором в школу пришел человек, готовый во всем увидеть против себя подвох. Подрыв. С самого начала почувствовавший, что все сложившееся здесь до него — для него опасно. Порядки. Мысли. Стиль. Слова. Шутки. Неписаные законы. Воздух сам… А прежде всего люди. Люди, позволяющие себе думать, возражать, шутить. И чем весомее, авторитетнее считался тот или иной человек, тем опаснее он был для Николая Потаповича.
Понимаете, какая острейшая дилемма возникла перед новым директором? Или он должен был принять сложившийся до него в школе уровень, ему соответствовать, или же постараться от него защититься. Как? Путь был только один: его разрушить. До основания. Камня на камне не оставить.
Но разве признаешься самому себе: я пришел разрушить то, что мне не под силу? Никогда! Самого себя постараешься, наоборот, убедить в том, что цели у тебя самые высокие» благородные: «Я пришел спасать школу».
Пятнадцать лет росла, созревала школа, превратилась в одну из лучших в городе. Чтобы разрушить ее, достаточно оказалось нескольких недель.
На уроке живописи дети спросили Елену Валентиновну Рогалеву, чем они будут заниматься в третьей четверти. Рогалева уже подала заявление об уходе, работать в школе оставалось ей считанные дни. Она сказала ребятам: «В третьей» четверти: у вас будет другой учитель». Класс всполошился: «Как другой? Почему другой? Мы не хотим…»
Девочка Люда Р. вышла из класса, бросилась к телефону в комнате секретаря, позвонила матери: «Мама, беда! Елена Валентиновна от нас уходит».
Николай Потапович находился в это время у себя в кабинете, слышал весь разговор. Дождался, пока девочка закончит, появился на пороге: «Зайди ко мне». Люда зашла. «Откуда у тебя информация об уходе преподавателя?» — спросил директор. Люда испугалась: ее подслушивали. Елене Валентиновне может теперь, влететь. «Мне одна девочка сказала», — робко объяснила Люда. «Какая девочка? Приведи ее — или будешь исключена из школы».
Вместе с плачущей Людой Николай Потапович вошел в класс: «Выйдемте, Елена Валентиновна». Они вышли. «К детям просочилась информация о вашем уходе из школы. Каким образом?» «Очень просто, — удивилась Рогалева. — Я им сказала. А разве это секрет?» «Можете не дорабатывать оставшихся уроков, вы уволены», — сказал Катещенко. Через несколько дней на стене появился приказ: «За распространение ложных сведений среди учащихся с целью срыва нормального учебного процесса Рогалеву уволить».
— Но почему же «ложные сведения»? — спрашиваю у Николая Потаповича. — Она ведь правду детям сказала.
Он смотрит на меня:
— Не понимаете?
— Нет.
— Да они же натравливали детей на меня!
— Кто?
— Старые педагоги.
Изгнанная из школы Ирина Владимировна Страдина через несколько дней оказалась в больнице. Назавтра же началось к ней паломничество детей. Приходили по двадцать, тридцать человек. Вся палата заставлена бутылками с кефиром, букетами красных гвоздик. Нянечки уставали передавать записки. Вот одна из них: «Ирина Владимировна, здравствуйте! Как вы живете? Наверное, не очень хорошо. Мы тут толпимся, но нас не пускают. Мы вас любим и хотим, чтобы в «художке» было как при вас, как прежде».
Однако Николай Потапович убежден: Совлачкова, Рогалеву, Страдину дети любят исключительно в пику ему. Назло новому директору. Потому только, что против него они натравлены…