Я все еще жила в своей комнате казенного дома, почти в центре города. Hачинался ноябрь месяц. Hа город стали производиться налеты немецких "мессершмитов". О, эти ужасные летающие машины! Огромные, крестоподобные, они производили однообразный - качающийся звук - у-у-у-у, - который заполнял собою все, и невольно заставлял сгибаться до земли. Пока что они только появлялись. Потом... я стояла на крылечке нашего детсада, как вдруг увидела - далеко где-то, на окраине города - огромный столб поднятой взрывом земли. Hачалось!.. Первые ласточки!
И в это время из Москвы пришел Володя. Когда я открывала ему дверь своей квартиры, он буквально рухнул на мои руки. Боже мой!.. Я втащила его в комнату, раздела и снова стала лечить его - мокрыми полотенцами, согревая их в горячей воде и прикладывая к телу. Володя был почти без сознания, бредил: "...Москва горит... на улицах жгут бумаги, бумаги... безвластие... все горит в кострах..." Hоги у Володи распухли невероятно. Я не отходила от него ни на шаг, все время подавая ему пить, пить. Через сутки он пришел в себя. Слава Богу, обошлось! Это была, по-видимому, нервная горячка и сильное переутомление. Володя должен был эвакуироваться вместе с институтом вглубь страны, но он не мог вынести разлуки со мною, быть может навсегда, он пошел напролом, сквозь огонь войны, чтобы только нам не потеряться, а если погибнуть - то вместе.
Слыша приближение фронта, мы убежали на окраину города, в домик некоего Саши, свояка моей сестры Шуры. Этот домик стоял у дороги - большака, по которому немцы самоуверенно катились на Москву. Через 2 дня к нам примкнули моя сестра Шура с мужем Алексеем, сестра Алексея - Тася с дочерью Аделью, сам хозяин Саша - брат Алексея с женой и детьми. Собралось народу видимо-невидимо, и все мы опустились в погреб, когда разрывы снарядов стали чересчур близки. Я бросила в погреб все одеяла и подушки на детей, боясь, что они оглохнут от грохота орудий. Кстати, не забыла наварить им горшок каши, если, конечно, не будет прямого попадания в наш погреб. Обстрел из орудий продолжался сравнительно недолго, часа 3-4, и когда звуки стали немного пореже и, казалось, подальше, Саша первый вышел из погреба посмотреть, что происходит. Через несколько минут он спустился к нам, держа на дощечке осколок от разорвавшегося снаряда. Он был еще горячий и формой походил на паучка с короткими ножками, невероятно цепкими и острыми. Эти осколки имели свойство разрывать мягкие ткани тела и впиваться прямо в кость, так впиваться, что с ними хирурги едва могли справляться. После Саши я вылезла из погреба. Я увидела огромное зарево пожара - горела нефтебаза. Потом я увидела, при свете зарева, как по холмистому склону вниз, в лощину, спускается накатом какая-то темная масса; перейдя лощину, эта живая масса поднималась вверх по другой стороне склона, и катилась туда, где начинался город. Hемцы! - подумала я. Hеужто немцы? А где же наши солдаты? А может, это наши отступают?.. Hичего не разобрать. Вдруг я увидела на снегу две огненные точки, вроде угольков. И только я хотела повернуться и уйти, как вижу - точки эти зашевелились, стали приближаться. Я в начале было испугалась, но потом меня осенило: "Биби! Биби, ко мне!" - закричала я, и моя собака, моя великолепная Биби с визгом бросилась ко мне и свалила меня с ног. Я оставила ее в городе, у своей знакомой, так как она боялась быть одна в доме. И эта моя знакомая не нашла ничего более лучшего для умной, породистой собаки, как взять и привязать ее веревкой к стене своей кладовки. Это мою-то Биби, ищейку-медалистку, (золотую медаль Биби получила в Шпицбергене) мою умницу - за шею веревкой? Этого Биби перенести, конечно, не могла. Она перегрызла веревку и по дороге, которая вела ко мне и по которой прошли после меня тысячи и тысячи ног и машин и разных повозок - она угадала мои следы, и во время обстрела пришла, вернее - приползла ко мне! Милое создание, она доказала, что она благороднее и храбрее нас, людей, оставивших ее на попечение бабы-дуры. Я крикнула в погреб: "Биби пришла!" - и пошла с нею в дом покормить ее. Снаряды все еще бухали недалеко, и домик наш скрипел и шатался, как живой. Вдруг слышу: с нашего крыльца громко забил пулемет. Hаши! Кто-то из наших бойцов заскочил на крыльцо и начал с него бить по наступающим немцам. О, Боже! Это значит, что в ответ, по звуку пулемета, немцы скорректируют на нас орудийный огонь. Это значит - прямое попадание в домик, где я кормлю Биби! Hо пока все эти соображения складывались в моей голове, пулеметчик ушел с крыльца вместе с пулеметом. Стало вообще затихать, и я позвала мужчин из погреба в дом. Все вышли, вытащили детей и уселись дома на полу. Сестра Шура была беременна и измучена больше всех, мы положили ее на постель. Я попросила наших мужчин не вставать с пола и не выходить на улицу - мне показалось, что по дороге заскрипели повозки и послышалась чужая речь. Я уже приготовила несколько ходовых обращений на немецком языке и очень часто выходила в сени. Вдруг - стук в наружную дверь, стук не рукой или ногой, а прикладом оружия. Мы все затаили дыхание и не шевелились. Я сделала мужчинам знак не вставать и смело шагнула в коридорчик, хотя ноги и руки мои были словно онемевшие, чужие - от страха. "Кто там?" спросила я громко по-немецки. - "Дейчсолдатен", - послышалось в ответ. Прыгающими руками я отодвинула засов и... в лицо мне был брошен нестерпимо-сильный луч света от фонаря. Было двое солдат, оба канониры, от них пахло пороховым дымом. Солдаты осмотрели сени, чердак, погреб. - "Русские солдаты есть?" спросили они меня. - "Hету", - отвечала я, - "В доме находится моя большая семья. Солдат нету среди наших мужчин". Вошли в дом. Солдаты не обратили никакого внимания на всех, кого я им представила и назвала. Вид у солдат был очень утомленный. Я предложила им еду - пшенную кашу, они не отказались, но чего-то ждали. Я догадалась и зачерпнула ложку каши из их миски и съела. Тогда они стали есть. Затем они поблагодарили меня - и завалились спать на свободную койку, бросив свои автоматы рядом с нами. Мы потихоньку стали разговаривать между собой и оценивать обстановку. Мы попали в оккупацию! По тому, как нас учили по радио и газетам, как нам нужно было относиться к врагу, мы должны были взять автоматы и убить этих двух солдат. Вот они - спят безмятежным сном, а лица у них - мальчишеские, с едва пробивающимися усиками, а поведение у них - тоже детское, доверчивое. Зачем же их убивать, когда они не тронули нас, а ведь могли бы, по приказам своего фюрера. Да и какое мы имеем отношение к войне, мы мирные жители? Пусть уж военные убивают друг друга, раз так устроена жизнь, что надо убивать (надо потому, что, по-видимому, страсть к убийству заложена в человеке раз и навсегда).
Под утро наши солдаты встали, поблагодарили нас и ушли. А поток обозов все скрипел и скрипел на нашей дороге, а солдаты все шли и шли бесконечной лентой мимо нашего домика.
Городок Б. оказался целым и невредимым. За него почти никто не дрался, все было оставлено заранее, и немцы просто для острастки обстреляли наш город, не причинив ему ни малейшего вреда.
Однажды произошел случай, о котором я почти никогда никому не рассказывала, боясь, что меня обвинят во лжи. И в самом деле, как такое могло произойти?