Долго не хотелось уходить. Нельзя было оторвать взгляда от бескрайних далей. В ушах звенела музыка неистощимой жизни.
Отсюда он наблюдал, как созревшая рожь убегала тяжелыми упругими волнами с холма на холм, а оглянувшись, увидел рощу, ту самую, от которой после бомбовых ударов вражеской авиации в огненные дни сорок третьего остались лишь избитые, почерневшие стволы.
Возвратившись в Москву домой поздней ночью, Дремов поспешил к почтовому ящику. Среди кипы газет он заметил серенький конверт. Взглянув пристальней, вздрогнул. «Нет! Не может быть!» — закричало у него внутри. Он извлек из конверта дрожащими пальцами небольшой листок. «Да, она, Аннушка!» — затрепетало в груди.
«Ваня! Прости за бесцеремонное вторжение. Вполне вероятно, что было бы лучше мне так не поступать, но больше не хватает сил, не выдержало сердце. Пишу с надеждой узнать хоть что-то о нашей дочурке. Уже во сне вижу отписки: «Такая не числится».
Все годы после нашей разлуки я не переставала и не перестаю тебя любить. Я искала тебя чуть ли не на всей земле, а когда меня уверили, что тебя нет в живых — видимо, в отчаянии, предала нашу любовь. И хотя за это жестоко поплатилась, пощады не прошу. Безгранично рада, что ты жив и здоров. Этим живу и я. С тобою я уже встречалась под Берлином, но показаться тебе на глаза не могла. Всей душой желаю, чтобы ты был счастлив».
Дремов почувствовал, как в глазах потемнело. В сознании промелькнула короткая мысль: «Аннушка, Аннушка! Ты осталась такой же чистой… Никакой скидки на превратности судьбы!»
Москва. 1966–1981 гг.