— Ну да, посмотрим, — о чем-то думая, сказал Сомов. — Плохо, что не знаем здесь местности.
— Это не страшно. Мы ее знаем как свои пять пальцев. Поможем занять огневые позиции, наблюдательные пункты, да и саперов подбросим, чтобы побыстрее вам зарыться в землю. Самое же главное, что может гарантировать успех в борьбе с танками противника, состоит в другом…
— В чем же? — живо поинтересовался Захар.
— А вот в чем. Надо правильно оценить противника и наши противотанковые возможности. Первое мы уже сделали. На участке полка имеются два танкоопасных направления, каждое шириной в пределах километра. По опыту прошедшего дня вряд ли можно ожидать, что противник создаст здесь плотность в первом эшелоне более двадцати танков. Теперь нам известно, что хорошо окопанное и замаскированное орудие способно вести успешную борьбу с тремя танками. Отсюда следует, что мы сумеем предотвратить прорыв противника, если поставим на прямую наводку на каждом танкоопасном направлении хотя бы по одному вашему дивизиону. Как, подходяще?
Артиллеристы засуетились, переглянувшись, некоторые пожали плечами. Намеревался что-то возразить и Захар, но Дремов опередил:
— Понимаю, товарищи. Тут надо пойти на ломку некоторых артиллерийских традиций, но, уверен, нас за это никто не осудит. Мы убедились сами и других убедим, что на прямую наводку не только можно, но явно целесообразно ставить орудия даже больших калибров.
— Что же, наверное, ты прав, профессор, — согласился Сомов. — Так и поставим дивизионы. Создадим глубину сверхдальности прямого выстрела, окопаемся, и пусть попробует тут пролезть. Ясно? — спросил он у своих офицеров.
— Все ясно, — ответили ему в один голос.
— А раз все ясно, пошли! — скомандовал Захар, поднимаясь.
Проводив артиллеристов, Дремов остался в ходе сообщения. Было около двенадцати ночи. Избитая земля, казалось, продолжала вздрагивать. И на взгорках и в лощинах вспыхивали огоньки догоравших танков, автомашин, тягачей, самолетов. Кое-где продолжали рваться снаряды, воздух вспарывали длинные пулеметные трассы. Из-за речушки доносились удары кувалды по, звенящему металлу, «Видно, норовят немцы побыстрее восстановить подбитые танки. Надо им помешать».
Поразмыслив, Дремов позвал артиллериста. Через несколько минут прогремело несколько отдельных выстрелов.
* * *
Возвратившись с переднего края, Заикин не пошел в блиндаж. Опустившись на остывшую траву рядом с входом и поглядывая в сторону второй роты, он яростно ударил кулаком по земле. «Это как же? Опять получается, что немчура верх взяла! Ну, гады!» Потом долго сидел молча, подтянув к подбородку колени. А когда в расположении второй роты вспыхнула очередная огневая схватка — вскочил как ужаленный. Сбросив с плеч плащ-палатку, крикнул:
— Кузьмич, за мной!
Выбравшись из своей ячейки, ординарец бросился следом за своим командиром.
Заикин бежал изо всех сил, но, оказавшись за лощиной, на подступах к опорному пункту Супруна, вдруг остановился. Там схватки уже как не бывало. Все враз стихло.
— Что за дьявольщина? — посмотрел он на Кузьмича. Тот молчал. Через несколько секунд чуть ли не рядом послышалась команда Супруна:
— Сержант! Пулемет на позицию, а это дерьмо выбрасывай подальше, чтобы не смердило!
Заикин догадался, что рота полностью очистила от противника свой опорный пункт, и в душе похвалил Супруна за проявленное упорство, а тронувшись с места, услышал окрик:
— Ты, Зинка, не приставай! Не до тебя!
Остановившись, комбат подумал: «Ей-то что здесь надо?»
Заикин был вообще против посылки в боевые части «слабого пола» и при случае без стеснений заявлял: «Что за солдат в юбке? Не бабье это дело, война».
— Что за девчонка тут бегает? Развел детский сад! — подойдя, спросил он у ротного.
Зина знала комбата мало. Прибыв в батальон ранней весной, она за все прошедшее время видела его всего несколько раз, да и то издали. Но она знала, что Заикин пользуется авторитетом и уважением не только среди своих подчиненных, но и всего личного состава полка. Особенно много хорошего о нем говорили старослужащие бойцы, прошедшие рядом с ним по дорогам войны многие трудные версты.
Как-то ей пришлось слышать разговор о своем комбате раненых солдат, забравшихся в кусты рядом с палаткой медпункта; «…Этот не оставит в беде, а насчет того, что крутоват, то с нашим братом часто по-другому и нельзя. Размазню, слабачка солдаты на войне не стерпят, а за этим в огонь пойдут».
И вот теперь она столкнулась с комбатом, как говорится, нос к носу и, услышав его пренебрежительное слово о себе, остановилась как оглушенная, а когда спазм несколько прошел, с возмущением проговорила: