— Успокойтесь. Ведь Бог не поставил вас судией над эпохами! — воскликнул отец Иннокентий. — Смирение — это дар Божий; надо усердно просить Господа о даровании сего дара. Если мы чувствуем и помним старые обиды, оскорбления, возмущение, значит, в нас гордость, самолюбие, тщеславие… Смирения — две степени: когда я считаю себя хуже, грешнее всех и когда все сделанное доброе всецело приписываю Богу. Чтобы приобрести смирение, надо и молиться о сем, и исполнять заповеди. Чем больше соблюдаешь заповедей, тем ближе к Богу, как дерево тем ниже наклоняется к земле, чем больше на нем плодов; так и святые: чем смиреннее себя считают, тем больше добродетелей у них и тем ближе к Богу. Смирение — основа всякой добродетели. Вот мой отец так меня и не простил за то, что я предал еврейский народ. Но вот теперь, когда он уже там, по другую сторону жизни, мне кажется, он понял, что я был прав. Я больше не чувствую осуждения со стороны моих погибших родных. Теперь они знают, что всем нам следует принять Христа и покаяться. И убийцам, и убиенным… Покайтесь и забудьте. Смотрите вперед, в будущее, в будущую жизнь вечную. Простите обидчиков ваших и сами попросите у всех прощения. Нет ни фашистов, ни евреев… Есть Добро, которое Бог, и зло, попускаемое нам в назидание. Вот и всё нам объяснение…
43
Герберт, конечно, не преминул вставить рассказ об отце Иннокентии в свой незаконченный роман и отослал его своему литагенту Елене Мах. По прочтении у них завязался диалог.
— Я потрясена до глубины души. Читала ночью, с часу до пяти утра — не могла оторваться. Ваш герой беспристрастно препарирует свой собственный мозг, мысли, мировоззрение. И с сарказмом и беспощадностью анализирует собственные поступки. Полнейшая обнаженность душевная и духовная. А ведь следовало бы давно уже себе на носу зарубить: «Молчи, если не уверен! Молчи, если не в духе! Молчи, если нет мира в сердце! Молчи, если это принесет кому–то вред!» Так ведь это не вам сказано! Это постмодернистам разным… От ваших книг вреда нет! А польза есть. Они нужны миру (хотя мир об этом мало знает — ну так это уже проблема мира!).
— Вы слишком добры ко мне и моим книгам, — ответил Герберт. — Мне просто необходимо существовать сразу в нескольких мирах — реальном, если таковой вообще имеет место, и литературном, который представляет собой его несмелое, но столь неизбежное отражение. Там я чувствую себя спокойней и ровнее. Я могу экспериментировать, подводить итоги, молиться, прежде всего об исцелении моего маловерия, неверия…
— По поводу молитв неверующих. В какой–то газете встретила следующее духовное напутствие- растолкование: «Нельзя молиться (ставить свечки……) просто так, на всякий случай. Если не веришь и ходишь в церковь, то это еще
хуже грех. Это схоже с суеверием». Может быть, не очень точно изложила. Но
приблизительный смысл был именно такой. Ваш Андрей Веригин говорит: «Я же лицемерить не умею, даже за деньги пишу и
говорю то, что думаю». Со своей стороны могу сказать, что я тоже лицемерить не умею: ни за какие деньги не могу написать или сказать то, что не думаю. Максимум — могу промолчать (иногда). В вашем романе два самых ярких героя — вы и ваш бывший литагент. Так вот над бездной кружат оба! Причем Андрея Виригина не жалко. Потому что он сам виноват в той ситуации,
в которой оказался. Он сам туда пришел… А вот вас хочется спасать, помогать вам.
Главы о вас полны боли, надрыва. Каждый человек должен давать миру то, что именно он может дать миру. И вы можете дать книги, мысли, свое творчество, тепло, свет для друзей. И именно это нужно миру от вас.
Иногда у вас не хватает сил. А иногда вы забредаете в пещеру. И вам приходится очень тяжело. Вам нужно научиться прощать себя, а не просить прощения у Бога. Бог, конечно, простит. Да и как не простить вас? Вы сами себя
судите намного жестче и серьезнее, чем вас мог бы за что–то осудить Бог или
кто–нибудь еще.
— Ну что вы, Елена… Как же можно. Вы путаете мою гордыню с талантом, а отсутствие смирения — с порывом к небесам… Не противоречьте Святым отцам. Вы же сами говорите, что и я кружусь над бездной. Не толкайте же меня в эту пропасть своими похвалами!
— Герберт! Вы ставите себе чрезмерно высокую планку.
И может быть, ваша гордыня так себя проявляет?
Так вот, такая гордыня — действительно грех. Потому что она наносит вред именно
вашей душе. Я сейчас предельно откровенна. Вам надо спасать себя, спасать собственную
мятущуюся душу. А для этого — писать, писать, продолжать анализировать себя.