Марилен становилась все мрачнее и мрачнее. Она задумала провести отпуск вдвоем с Помм, чинно и благопристойно. Но тогда им следовало бы жить, скажем, в «Гранд-Отеле». И чтобы портье выгуливал целое семейство болонок Марилен. А она тем временем пила бы утренний кофе в постели, лежа в батистовой ночной рубашке. И просаживала бы деньги в «баккара» и каждый день получала бы букеты роз от прекрасных незнакомцев.
Но, пожалуй, и такой персонаж здесь бы не подошел — не тот здесь был климат, не тот был город, не те дома, сады, даже модных магазинов не было. Наверное, здесь лучше было бы жить в большой, чуть запущенной вилле, вроде тех, что стоят на молу. Правда, тогда Марилен пришлось бы играть в теннис и ездить верхом (возможно, даже в дамском седле). А у нее внешность для этого не подходящая. Здесь нужна женщина, возможно, такая же высокая и красивая, как Марилен, но менее холеная. Для Марилен же больше подошло бы отдыхать в Жюан-ле-Пэн, где носят прозрачные блузки и обтягивающие бедра брюки, такие узкие, что видны очертания трусиков. И никаких плиссированных юбочек, белых носочков и рубашек от Лакоста. Марилен куда больше пристало сидеть в кабриолете, небрежно облокотясь обнаженной рукой о дверцу, чем мчаться на скрипучем велосипеде, с развевающимися волосами, накинув на плечи толстый свитер. Ибо именно такой простой и здоровый стиль был принят в Кабуре. Никакой косметики и уж тем более крема для загара; свежее (чуть обветренное) лицо, открытый взгляд, непринужденность манер и размашистая походка, продиктованная обилием луж. Здесь принято три дня подряд ходить в одном и том же, укрываться в тени, когда светит солнце, а в пасмурные дни надевать старый плащ и линялую косынку.
До сих пор она, Марилен, мечтала о далеких путешествиях на лайнерах «Пан-Америкен», о тропическом небе над коралловыми рифами, с пустынных пляжах, где можно лежать, прикрытой лишь ниткой ракушек на шее. Теперь она поняла, что такое дано только тем, у кого на службе отдельный кабинет. Трехнедельное пребывание на Антильских островах, включая все дорожные расходы, стоит 4500 франков, и это еще считается дешево. Так внезапно целая цивилизация рухнула в представлении Марилен. Сгорел, подмигивая витринами, пассаж «Лидо». Марилен только сейчас поняла, что подлинный шик — далеко-далеко за пределами ее возможностей. Она может найти еще одного директора рекламного агентства, самого широкоплечего во всем Париже, и может заставить его обезуметь от ревности, но ее всегда будет грызть то, что она ни разу не провела лето под дождливым небом, у пляжа, в просторной вилле, где каждый звук отдается эхом, а среди чуть припудренных пылью гобеленов звучит детский смех. Она, Марилен, принадлежала к числу «отдыхающих», туристов — тех, кто приезжает и уезжает; есть среди них и богатые — с той лишь разницей, что они останавливаются в больших отелях.
Должно быть, думала Марилен, все тут зависит от того, кем ты родился. Даже богатые старухи, что ходят к ним в парикмахерскую, наверно, не относятся с таким барским пренебрежением к жизни. Им необходимы драгоценности, меха, сумки от Эрмеса, дальние путешествия на самолетах. И Марилен чувствовала, что рядом с ней, рядом со всеми прочими и их мышиной возней живут совсем иные люди, человеческие существа высшей породы, обычно отгороженные от толпы стеной или оконными стеклами своих особняков; они лишь изредка выходят прогуляться в удобной, не броской и далеко не новой одежде. В этой среде вырастают молодые женщины, которые держатся просто, крайне незаметно, а очутившись случайно, ненароком в другом кругу, ведут себя так, точно существовали тут всегда.
Помм не забивала себе голову подобными мыслями. С нее достаточно было того, чтобы на пляже проглянуло солнышко и немножко согрело только что съеденный ею завтрак. (Если становилось слишком жарко, Помм уходила в тень — чтобы не испортилась еда.) Ее совсем не огорчало то, что вода в море часто бывала чересчур холодной: ведь плавать она все равно не умела. По вечерам она ходила с Марилен в «Калипсотеку». И кончиками ногтей отстукивала на столе дробь — в такт дикой музыке, звучавшей в темноте. Ее забавляло, когда прожекторы начинали быстро-быстро мигать — красный, синий, красный, синий, красный. Люди тогда точно корчились в языках пламени. А потом, как ни в чем не бывало, возвращались на свои места. Помм мечтала о том, когда все начнется сначала.