По дороге в Кабур он до самой черты города отсчитывал километражные столбы. Если бы число их было нечетным, он ни за что не поднялся бы в ее комнату.
Итак, речь шла уже не о желании или нежелании — вопрос был решен. То, что сейчас произойдет между Помм и молодым человеком, кладет конец их роману. Эмери догадывался об этом, но уже не мог остановить течение событий, — так бывает, когда во время прогулки вдруг почувствуешь усталость и думаешь: надо остановиться, но впереди ведь обратный путь. А потому идешь вперед, хоть и знаешь, что прогулка уже окончена, — так было и с Эмери.
До самой последней минуты Эмери казалось, что он еще волен приостановить ход вещей или хотя бы изменить их направление (так турист, пройдя какое-то расстояние, еще видит холм, с которого он спустился, и воображение в любую минуту может вернуть его туда). Ведь ничего не произошло, ничего могло и не произойти, если не считать короткой прогулки с девушкой из другого мира, которую он вспомнил бы, скажем, между двумя страницами томика Овидия или грамматики Плавта и Мёнье. Но что считать подлинно «последней минутой», когда уже поздно что-либо менять? Истекла ли она тогда, когда Помм согласилась на его предложение, или же она пробьет, когда они свое решение выполнят?
Во всяком случае, в тот день все разворачивалось так, словно оба они были полонены посторонней силой, которая властвовала над ними, — так правила грамматики властвуют над нашей речью. В конце приходится сказать то, чего можно было бы и не говорить. С первой минуты они были лишь марионетками в руках судьбы, а, возможно, все было предопределено еще до их встречи. И началось до того, как началось на самом деле. А теперь наступил конец, хотя ничего пока не кончено. Возвращаясь из Уистрама, студент с горечью смотрел на проносившиеся мимо километражные столбы. Если бы число их оказалось нечетным, он ни за что не поднялся бы в ее комнату. Но он знал, что их будет восемнадцать. И знал, что то «слишком поздно», с которым он играл, будто ребенок с огнем, уже наступило. А он не хотел ни обладать Помм, ни тем более жить с ней вместе. И однако, они будут жить вместе, по крайней мере, какое-то время. Почему? Да просто потому, что роман начался и существуют определенные правила, — какие, он и сам толком не знал. Но он вступил на этот путь, а у всякого пути есть конец. В тот вечер Эмери поднимался вслед за Помм по лестнице, будто подчиняясь чужой воле — с таким чувством, словно он совершает нелепейший поступок. Все, что должно было вот-вот произойти, было уже излишним.
Помм разделась сама, не торопясь, как она, вероятно, делала каждый вечер. Она тщательно сложила брюки, прежде чем повесить их на спинку стула. Молодой человек был совершенно ошарашен таким спокойствием, и то, о чем он думал с самого утра, — как впервые прикоснуться к телу Помм, — сейчас, при виде ее спокойствия, показалось ему поистине смехотворной трудностью. Он, правда, не знал, что обычно, раздеваясь, Помм никогда так тщательно не складывала вещи.
Она скользнула под простыни и стала ждать его, по-прежнему не произнося ни слова. Он тоже не знал, что сказать. Но он успел увидеть ее до того, как она, обнаженная, нырнула в постель и вся съежилась, точно ей было холодно. И это приносимое в дар, мгновенно скрывшееся тело, которое стало вдруг бесценным, промелькнув словно воплощение побежденной робости, притянуло к простыне руку молодого человека, и рука эта медленно, в свою очередь неторопливо, стянула с Помм покров.
Он любил Помм, забыв обо всем на свете, стремясь лишь к тому, чтобы раскрыть ее всю для себя. Он не впервые познавал наслаждение, но никогда еще не испытывал такого прилива чувств. Однако чувство угасло, лишь только кончилось наслаждение, точно иссяк источник, питавший его, а ведь источником была Помм.
Потом они принялись обсуждать, как будут вместе жить в Париже, в комнате студента.
Помм уснула. Эмери слушал, как она дышит. Ничто не изменилось. Воцарился прежний, непостижимый, недоступный его пониманию покой. Он был опять один. Ему хотелось разбудить ее, встряхнуть, услышать от нее хоть слово — что она счастлива или несчастна, все равно что. Он встал с постели. Подошел к окну. Небо казалось черным озером. Сверкающего звездного плаща на нем не было. Закапал дождь — теплый. И прекратился — снова тишина. Воздух словно застыл. Далеко вдали слышно было море. Эмери расхотелось будить Помм. К чему, в самом деле? Проснувшись, она не будет ближе ему, чем во сне. И он стал ждать рассвета. Несчастным он себя не чувствовал. Разочарованным тоже. Он просто терпеливо ждал. В Париже наверняка все будет иначе. К тому же, пройдет какое-то время. Интересно, будет ли он вспоминать Помм после того, как они расстанутся. При мысли о будущем ему стало немного грустно.