За июнь Помм стала ближайшей подругой Марилен. Почти каждый вечер она сопровождала Марилен домой, и они вместе ужинали. Помм уже не надо было уходить, чтобы освободить место для человека с пронизывающим взглядом.
Она нередко оставалась на ночь и спала в большой кровати. Рядом с Марилен. Утром она торопилась встать первой, чтобы приготовить легкий завтрак. Марилен, как правило, вся перепачкивалась апельсиновым вареньем. Потом они вместе принимали душ. Плескались теплой водой, разбрызгивая ее по всей ванной. Терли друг другу спину. Марилен чмокала Помм в шею и говорила, что все мужчины — свиньи.
Мать Помм была очень довольна, что дочка сблизилась с Марилен. Можно только радоваться такой подруге, назидательно говорила она. Помм же немного раздражало то, что мать усиленно поощряет эту дружбу и строит на основании ее самые радужные планы. Конечно, Марилен — очень хорошая, куда лучше, чем она, Помм, но Помм вовсе не собиралась становиться такой, как Марилен, даже если бы и считала, что когда-нибудь сможет. С виду Помм казалась пустенькой, на самом же деле она не лишена была природного ума, и хотя ум ее и не был слишком развит, она умела мириться с жизненными обстоятельствами; она была смиреннейшей из смиренных — надо же обладать таким счастьем: всегда быть довольной собой; если не считать недолгого приступа меланхолии, охватившего Помм во время обеда на дне ее рождения, она никогда еще не испытывала мучительного желания стать иной. И вовсе не стремилась обладать чарами Марилен. Она просто любовалась подругой — и только. А кое-что в Марилен ей даже не нравилось. Ведь Помм относилась к числу людей в высшей степени наивных, а при такой наивности взгляд на окружающих и на вещи бывает порою удивительно острым.
Теперь Марилен всецело принадлежала себе. Этим следовало воспользоваться. И она, чтобы заглушить в себе чувство досады, решила, например, удариться в дружбу с ее многоцветными радостями. Появилась подруга — Помм. А кроме того, она как-то раз встретила одну свою старинную приятельницу. Та была замужем, и муж ее только что купил дом, недалеко от Парижа. Ну и приятельница, естественно, сказала Марилен: «Ты обязательно должна посмотреть наш дом». И Марилен с Помм поехали туда на праздник 14 июля.
Это была старинная ферма, и ремонт ее подходил к концу. Потолок был выложен прекрасными деревянными балками. Камин переделали, чтобы придать ему вид древнего очага; обычную плитку на полу заменили провансальской. Словом, не дом будет, а игрушка.
Марилен, Помм и подруга Марилен целыми днями лежали в шезлонгах на молоденькой траве во дворе, передвигая их в зависимости от местоположения солнца. Муж подруги в это время играл в теннис у соседей.
У мужа был сын от первого брака — некрасивый четырнадцатилетний мальчик, который жил с отцом и сейчас с упоением рушил старинное гумно, потому что оно, по словам его папаши, «портило вид».
Физиономия у отпрыска была препротивная — точно он как родился, так в этом состоянии и застыл: губы толстые, щеки воспаленные, нос пуговкой. Был он приземистый, не по годам низкорослый (обнаженный торс его, с ярко-розовой, местами лупившейся от солнечных ожогов кожей, казалось, вырастал прямо из ног. Помм предпочла бы, чтобы он не снимал рубашки). Ко всему прочему у него был вороватый взгляд.
Он восторженно размахивал огромной кувалдой и испускал радостные вопли всякий раз, как отваливался очередной кусок стены. Марилен прозвала его Тарзаном и подтрунивала над ним. Она подчеркнуто обращалась с ним как с ребенком (такой уж у нее был стиль кокетства, и отказать себе в этом удовольствии она не могла). Ну, а он — он смотрел больше на Помм. Ей же мальчишка совсем не нравился, как и его манера сверлить ее глазами. Она бы с удовольствием спряталась куда-нибудь от него.
Во всяком случае, раздеться она не пожелала. Марилен настаивала: «Уверяю тебя, никто нас не видит». (Сама Марилен и ее подруга лежали голышом, если не считать бумажного треугольника, прикрывавшего нежную кожу носа.) Но Помм считала, что мальчишка, рушивший стену кувалдой, это все-таки «кто-то». Она согласилась лишь закатать рукава своего строгого английского платья и расстегнуть две верхние пуговицы.
В первый день разговоры вертелись главным образом вокруг ремонтных работ. Марилен настолько глубоко вникла в заботы подруги, что уже готова была сама давать указания каменщикам, малярам, садовникам. Она изменила бы даже пейзаж, причем с такой же легкостью, как подправляла грим или меняла цвет волос: надо бы снести вон ту ферму — она портит мягкий изгиб холма, и еще надо бы посадить лес или хотя бы рощу, чтоб заслонить железную дорогу, а то столбы торчат как палки на горизонте. Подруга Марилен внимательно слушала, не перебивая, но она-то знала, кто тут хозяйка.