– Ну, чего уж там, барышня, – по привычке громкоголосо отреагировала Палаша на исповедь хозяйки, с опаской ожидающей ее реакции. – Все там будем, – глубокомысленно заключила она, отворачиваясь от Тони к дворняжке и дразня ту, получая легкие укусы обезумевшей от радости собаки.
Казалось, она вовсе не расстроилась. Тоня была слегка задета и попыталась в красках, как любила на холсте и бумаге, расписать, что они расстанутся и неизвестно когда теперь увидятся. Тоня чувствовала себя едва ли не мученицей, приносящей себя в жертву интересам окружающих, но не испытывала приступов гнева или страха. Ей лишь было жаль.
Жаль себя; этой русоволосой девушки с выгоревшими бровями, которой через некоторое время тоже придется отрываться от всего, что было свято и дорого и идти в небытие; всех русских женщин. Хотя она лишь смутно знала о страданиях, понимала, тем не менее, что абсолютного счастья не бывает, а ждать его бессмысленно. А ведь им должно было быть в десятки раз страшнее… Но Палаша, похоже, ни о чем подобном не задумалась, начав рассказывать барышне о Николе, плясках и купании в ледяной, несмотря на конец мая, реке. Тоня слушала и дивилась. Дивилась тому, что эта девушка, невольница с рождения, умеет быть радостной и беззаботной, ждать чего-то светлого от будущего, не верить в то, что ее жизнь, как и жизнь всего ее народа, окажется слитой воедино беспросветной глыбой отчаяния. Тоня знала это. Не понимала рассудком, но неуловимо чувствовала, оглядывая жилища крепостных, исследуя их образ жизни и устои, обращенные в неверие ни во что хорошее. Они заранее смирились со всем и с тупым безразличием пытались прожить тот призрак жизни, что им уготовила милосердная судьба. Но Палаша была другой. Оттого ли, что летопись ее существования оказалась счастливее, чем у большинства соратников, то ли из-за природной незлобивости, она излучала тепло, и Тоня с ее любовью к созерцанию и выводам растаяла, позволив себе самой искать расположения девушки. И быстро добилась его, поскольку крестьянка рада была возможности прикоснуться, как к чему-то красивому и очень ценному, к сладкому миру барышни, ее нарядам и кавалерам. Она не завидовала. Она лишь восхищалась.
7
Крисницкий, мнящий, что к мнению незнакомых, а оттого непривлекательных людей относится со спокойным безразличием, зависел от этого самого мнения, хоть никто и не смог бы убедить его в этом. Он был избирателен в выборе близких и поэтому поначалу настороженно отнесся к Антонине, ведь само ее существование стало угрозой его оточенному покою. Крисницкий панически боялся вновь оказаться мальчишкой, чья будущность должна была начаться и закончиться в уездной Туле. Мальчишкой, что двадцать лет назад начал битву за признание и честь.
Его родители – мещане промышляли в основном торговлей, содержали небольшой домик и довольствовались тем, что имели. И речи о большом свете в их семье не заходило. С классовым расслоением общества поздно или рано смирялись все, но строптивый Мишель не желал плавать в мелководной речушке и жить подобно сотням тысяч своих соплеменников. С завистью, слишком пронзительной, чтобы обнажать ее, провожал он расписные кареты местных дворян, свысока, а, бывало, и пренебрежительно оглядывающих мальчишек, шныряющих по пыльным губернским улицам.
В пятнадцать лет он влюбился в очаровательную барышню голубых кровей и, пользуясь благосклонностью ее либерально настроенных родителей, начал бывать в их доме. Добрые буржуа охотно учили юнца манерам и открывали хитрые премудрости выживания в своей среде. Молодая же нимфа, именуемая Машенькой, молчаливо поощряла его удальство и проказы, томно-сахарно глядела на своего обожателя, чем спровоцировала первый в жизни обоих поцелуй. Крисницкий жадно ловил каждое слово и благодаря незаурядным способностям к тому, что его подлинно интересовало, скоро внешностью и манерами мало стал отличаться от новоявленных друзей. Семья Антиповых, его добрый гений, убедила родителей Мишеля, что молодому человеку в современных условиях насущно образование. Отец, втайне лелеющий надежду, что самый способный из его сыновей возьмется за торговлю и постепенно расширит производство до нескольких лавок, жестоко ошибся в чаяниях, посылая Мишеля в столицу.