Внезапно два знакомых лица всплыли впереди и вырвали ее из уз грез, тяжких дум и озябшего безразличия, желающего поскорее скрыться от погибающей прелести ледяных статуй и очутиться дома перед книгой или Светланой. Но разговоры с Виригиной в связи с ее положением и настроем в последнее время свелись к бытовому минимуму, так что Алина лишилась последнего луча, удерживающего ее в столице. Будь ее воля, она тотчас бы кинулась к отцу, но от нее зависела не только ее судьбина, поэтому она шла дальше, негодуя, стискивая зубы и чувствуя бессильную ярость и какое-то шебаршение в груди, как в незапамятные времена, если что-то шло не по ней, или милую Алиночку наказывали.
Василий… Всегдашний неприветливый его вид теперь как-то особенно озадачил. Но на нем она не стала останавливать мыслей, впрочем, как всегда. Что действительно затронуло ее, так это Казимир Романович Рухлядев собственной персоной. Именно тот человек, который казался Константину Лиговскому главой вертепа правосудия, был несчастливцем, которого они и готовились порешить.
Этот достопочтенный господин с опухшим от обильных трапез лицом, выглядящий вместе с тем молодо даже несмотря на преклонный возраст, чинно прогуливался в сопровождении двух дочерей. Со стороны это смотрелось более чем умилительно, и Алина поддалась бы первому впечатлению, не будь она посвящена в суть семейных тайн Рухлядевых, упорно изучая каждую черту биографии их главы и верховного жреца. «Что в голове у этих троих, и почему всегда нужно притворяться, выглядеть сплоченными? Чтобы никто не посмел идти на них войной или просто из вдалбливаемой привычки производить приличное впечатление? Будь война, они не выиграют, разметаются по разным лагерям, предадут». Алина настолько была уверена в этом, что едва не фыркнула, пока в душу ее не закралась догадка. Все эти соображения пронеслись в ее светленькой головке почти молниеносно, быстро вытеснив задумчивость подозрением.
Не может быть, чтобы это столкновение случайно… Или этот идиот задумал одну из своих отвратительных прорывающихся из него порой штучек?! Ответом ей послужила отстраненная и вместе с тем хищная улыбка Василия. Он незаметно для остальных посетителей парка достал из кармана кремневый револьвер, согнулся и прицелился. Благо мишень его была настолько объемна и неповоротлива, что ему не пришлось долго стараться.
Алина была готова ко многому, заранее приучая себя к спокойствию в подобных ситуациях. Но сейчас она была уничтожена, ошеломлена настолько, что и пискнуть не успела за все это время, огромными от негодования и неверия в то, что происходит, очами таращась на Василия. Он же, что греха таить, начал представление для главного своего зрителя, и теперь наслаждался процессом в полной мере.
Выстрел, как удар, как нож в оба уха, прозвучал настолько отчетливо в ноябрьской тишине, что бесконечность за ним во всем открытом пространстве с посеревшими от времени статуями и оголенными холодом деревьями грохотала мертвая тишина. По крайней мере, так показалось Алине, которая добежала до Василия, пытаясь сделать хоть что-нибудь, а теперь в бессилии раздавленного существа упала на колени, стесав кожу на руках без перчаток о камни перед ним, неподвижно продолжающем стоять с опущенными руками. Нелепость всех его поз, каждого жеста внезапно отчетливо высветилась перед ней. Даже в самих движениях Лискевича, в повороте белков глаз угадывалось что-то мерзкое. В угаре от предстоящего, чего уже не исправить, Крисницкая кляла себя за то, что всегда оправдывала его перед остальными. Алина со всегдашней своей ненавистью к стереотипам с непримиримым знанием дела защищала его передо всеми, считая умнейшим человеком в своем окружении. Если человека не любят все, это не все ошибаются, а он, он виноват! Не могут все и каждый со своим опытом и проницательностью заблуждаться! Могут не понимать, но ненавидеть ни за что – никогда. Слишком дорого Алине Крисницкой стоило убеждение, что она проницательнее всех, а зачастую все вовсе не имеют стоящих мыслей.
Недоверчивый ужас Алины резко сменился придавленностью. Она подняла голову и в окутанном выстрелом сознании различила перекошенное лицо стоящего над ней. Его улыбка, выскакивающая порой какой-то настороженностью, выглядела теперь угрожающе. Оскаленная, зловещая, почти дикая, и в то же время жалкая. Жалость и отвращение – вот те чувства, которые никак не давали Алине уступить благодарности по отношению к Лискевичу, даже если здравый смысл желал этого. Но она никогда не ставила рассудок превыше чувств, а, если и ставила, то точно не в делах сердечных.