42
Через несколько месяцев поседевший Михаил Семенович Крисницкий с упоением нянчил крошечную девочку, дочь Светланы. Мать ее окончила свой земной путь через несколько дней после разрешения дочерью. Недуг ее так и остался загадкой. Ну да мало ли чем болеют заключенные…
– Это ни хорошо ни плохо, это необратимо, – распевал Андрей, уговаривая Крисницкого посвятить себя внучке.
Кому еще осталась нужно существование этого сухопарого колючего старика?
– Жизнь – стечение обстоятельств, она редко зависит от нас. Наш путь, наш выбор – да, но не судьба окружающих, тех, кого мы любим. – Андрей пытался говорить спокойно, а сам все вспоминал слова Алины, обращенные к нему, последнее, что он слышал от нее.
Через всю жизнь Михаила Крисницкого проходили утраченные иллюзии, он давно привык, поэтому не онемел от горя, не слег и не начал роптать.
– Андрюша, иди к черту со своими утешениями. Жизнь моя кончена, – сурово и совсем бесцветно ответил Крисницкий.
Каким-то младенцем он хочет заменить ему Алиночку… Однако погодя старик сдался – взяла верх порядочность. Что же, его внучка будет скитаться по приютам?! Придется, конечно, пройти столько, ведь его сынок – недоросль так и не венчался с той девушкой. Какой позор, если бы он только знал! Почему они так не доверяли ему, ничего не рассказывали? Не так уж он глуп… Больно. Одинокий старик остался с маленькой девочкой, чья судьба могла бы сложиться иначе, но вряд ли стала бы лучше, будь ее родители живы.
– Она была солнцем моей жизни.
Михаил Семенович осекся на предвкушении того, что вот-вот на лестнице послышатся летящие шаги Алины, и она, запыхавшаяся, румяная от утренней прогулки, вбежит в столовую и с размаху кинется на стул, повелительно ожидая трапезы и насмехаясь над чем-нибудь, над чем вполне можно насмехаться, или вовсе отмалчиваясь, считая общество домашних слишком мелким для ее великих идей.
– А я, отец? – с бессмысленной надеждой спросил Борис, бесшумно сидящий рядом и даже, казалось, не дышащий.
– Ты… ты не любил ее. А должен был. Как можно было знать ее и не любить?
– Она забирала всю твою любовь. А я, единственный сын, оказался в стороне из-за упертой буйной девчонки!
Крисницкий удивленно, но беззлобно посмотрел на сына, который везде умудрялся казаться невидимкой. И удивленное волнение отца быстро сменилось умиротворенностью. Вместо того чтобы упрекнуть Бориса, он изрек:
– Смирись. Это все, что остается людям в ситуациях, подобных нашей, – сам того не ожидая, Крисницкий почти точно воспроизвел слова Андрея.
Хроническая неудовлетворенность действительностью в Михаиле Семеновиче приняла паразитирующий масштаб. Если раньше его трогали остатки былой деятельности – политическая ситуация, воспитание детей, то теперь лишь спокойствие и желание ласки подогревали его. Внучка никогда не станет для него тем, чем была дочь. Но он сможет стать чем-то для нее.
Поблизости от сопящего комка тепла Михаила Семеновича волновало другое. Что, если Марианна захочет отобрать внучку, последнее, что осталось у него? Кто знает, насколько мстительны бывают молчаливые женщины. И насколько саднящими оказываются под конец жизни былые любовные раны, когда за отсутствием действия и невозможностью проникнуть в жизнь детей, которую те с досадой закрывают, приходит блажь думать, что все могло обернуться благодатнее.
43
Андрей не знал, как жить после всего, что пронеслось неожиданно, сразу затрагивая все своей необратимостью. Если раньше приоритетными были для него свои горести, то теперь одна мысль о том, что какое-то время ему вообще плевать было на весь выводок Крисницкого и неудавшуюся невесту, жгли его священным огнем собственной совести. Несколько недель после казни он находился в апатии. И раньше не был он особенно жизнерадостным, но всегда представал перед окружением довольно деятельным. Его существование ему самому без тех, кто ушел, казалось невероятно мелочным. Как неприкаянный, бродил он по кристально убранным комнатам, куда не суждено было уже прийти им, ушедшим, канувшим. Сознание этого наполняло его душу такой болью, что Андрей останавливался и подолгу вглядывался в окно, силясь разобрать в нем что-то и не видя ничего, кроме облупленных холодом рам и задвижек.
Отношения со стариком Крисницким не восстановились даже после всех хлопот Львова, чтобы тот получил внучку. Какая-то преграда встала меду ними, без боли они не могли уже беседовать, хоть никто и не ставил никому в упрек неверное поведение в те страшные дни.