— Если в тебе недостаток веры, то бытие не верит в тебя, — проскрипел рядом тонкий голосок.
Арей резко обернулся, уже зная, кого увидит. Облокотившись о толстый ствол многовековой сосны, на него, прищурив глаз, смотрела Мамзелькина. Она была в рейтузах, в высоких, видавших виды сапогах и гусарском мундире, лихо накинутом на одно плечо. Высушенная тыква с адским пойлом исчезла, зато теперь в руках старушки покачивалась бутылка из мутного стекла. Мечник подозревал, что жидкость в ней едва ли ниже градусом, чем прежняя.
Он подошел и устало оперся о дерево рядом с Аидой. Та зубами выдернула из горлышка пробку, хлебнула чуток и молча протянула ему бутыль. Арей пригубил. Насчет крепости он не ошибся.
— Хорошие слова, — произнес он, когда жгучий напиток пролился в горло, согревая и расслабляя. — Кто это сказал?
Мамзелькина сморщила красный носик:
— Так, один китайский философ. Такой древний и такой мудрый, что многие до сих пор спорят о том, жил ли он на самом деле. Я-то точно знаю, что да.
— Потому что ты его и прибрала? — ухмыльнулся Арей.
Аида Плаховна поджала тонкие губки.
— Выраженьица, однако. Но правда твоя, приходила я к нему. Он одряхлел и устал, однако ум его по-прежнему был острым, как бритва, и мудрость не угасла. Заговорил меня, пакостник, так, что я у него аж на целых семнадцать минут задержалась! Ты подумай!
Старушка приподняла бровки и толкнула мечника в бок, призывая его подумать и вместе с ней подивиться хитрости философа и бесконечным тайнам бытия, в котором есть место опоздавшей смерти.
— Однако ж от твоей косы мудрость его не уберегла, — задумчиво пробормотал Арей и ещё раз отхлебнул забористого пойла.
Аида отобрала у него бутылку.
— Нет, Ареюшко, от неё, родимой, ничто не убережет.
Мечник сумрачно глянул на Мамзелькину.
— Ты ведь явно не по работе притоптала, — скорее утвердительно, чем вопросительно, сказал он.
Старушка скосила глазки в бок.
— Экий ты грубый становишься, как чуть выпьешь, — попробовала она обидеться. Но, увидев, что Арей на её жеманство не повелся, посерьезнела. — Говорила я тебе не ходить в тот трактир. Говорила? Так. Ты не послушал. Теперь поздно.
— Я же жив, — барон мрака дернул плечом.
— А я не о об этом пеклась, родимый. То, что ты не помрешь, я уж загодя знала. Да только вот что толку от жизни твоей, м? Ты ж ведь моральный и физический тупик.
— Что? — ещё больше нахмурился мужчина.
— Здесь, — Аида Плаховна щелкнула его по лбу, — и здесь, — ткнула сухим пальчиком в грудь, — пусто. Совсем. Ты не знаешь, как и зачем тебе продолжать своё существование. Впереди тебя не вечность — безысходный мрак. Изо дня в день ты задаешься вопросом — а что дальше? И ответ всегда один — ничего. Пустота.
Мамзелькина, зажмурив один глаз, вторым посмотрела в горлышко бутылки. Поднесла ко рту, хотела хлебнуть, но передумал и заткнула её пробкой.
— К чему твои сентенции и пространные монологи? Ты не сказала мне ничего нового, Аида, — бессильно проговорил Арей.
— А к тому, родной, что ты повстречал ту, которая сможет тебя спасти.
Мечник резко отодвинулся от грубой коры и выпрямился.
— Ты про девчонку? — яростно сдвинув брови, рыкнул он. — Она меня не спасет, она меня погубит. И меня, и себя.
— Так и будет, если у тебя не хватит сил, — внимательно глядя на него, вкрадчивым голосом произнесла старушка. — В тебе ещё осталась благая искра, та самая, которую когда-то зажег в тебе Создатель, и которая не угасла до сих пор. Девушка может разжечь её и вернуть тебя к свету. Но только в том случае, если ты совладаешь с её любовью. Люди по глупости думают, что с любовью справиться легче, чем с ненавистью. Им не хватает ума и опыта понять — для того, чтобы вынести силу чьей-то великой любви, нужно мужество и стремление к созиданию.
Мечник смотрел на Мамзелькину страшным взглядом. Губы его шевелились, казалось, он повторял за старухой её слова.
— Запомни — не сдюжишь, погубишь её! Сбереги девушку, такой, как она, ты больше не встретишь, — провидчески отчеканила Аида. Причем в этот момент её обычный елейный тон и кокетливые ужимки исчезли без следа.
Плечи Арея поникли.
— Я не смогу, Аида, — тихо проронил он. — Я не знаю, как это. Я не умею любить.
— Ты просто забыл, — неожиданно мягко возразила Плаховна, и, приблизившись, положила руку ему на плечо. Несмотря на кажущуюся хрупкость, рука у неё оказалась каменно-тяжелой, что не удивительно, если подумать, какую ношу эта рука несла. — Ты вспомнишь.
Мечник всё ещё смотрел на неё потрясенно-недоверчивым взглядом. В его иссохшем, полумертвом сердце вспыхнул слабый фитиль надежды. Однако страх был тут как тут, готовый своими скрюченными пальцами погасить это пламя. Видя его метания, Мамзелькина произнесла:
— Планы-то у тебя хорошие были. На виду у всех вы в безопасности. Камень-голова утерян, пока наш горбун будет занят только этим, ты успеешь придумать, как спрятать свою зазнобу получше и уберечься самому. Отправляйтесь на Лысую Гору, а там поглядишь. В лопухоидный мир пока не суйтесь.
Тут старушка подобралась, посерьезнела, и в воздухе послышался неясный звон металла. Арей, будучи темным стражем, мог вынести звук Мамзелькиной косы, но в глазах у него всё равно потемнело.
— Видишь как, Ареюшко, пока мы с тобой тут кумекали, почили наш князь. Потороплюсь. Негоже такого большого человека заставлять ждать.
И старушка махнула ему рукой на прощание. В последний миг, перед тем, как тихо растаять в воздухе, Аида послала ему взгляд, который мечник не смог забыть. И много лет спустя он всё ещё помнил его. Там тревога мешалась с надеждой. Таких глаз у смерти быть не могло.
***
Возвратившись к месту ночлега, Арей увидел, что костер почти догорел. Уже смеркалось. Пелька, обхватив худые колени руками, сидела на том же самом месте, где он её оставил. При его приближении девушка вскинула на мужчину взгляд, полный горечи. Тот отвел глаза и, пошарив на земле, закинул в трепыхающийся огонь пару веток. Пламя тут же жадно обвило их, и дерево с хрустом содрогнулось в жарких объятиях.
Мечник подбирал слова. Как сказать девчонке, как объяснить?
Он осторожно уселся рядом с Пелькой, неподвижно уставившейся в одну точку, и выждал, пока она переведет взгляд на него. Произнес негромко:
— Не сиди на земле, простудишься.
— Вам-то что с того? — к девушке вернулась её обычная грубость, которой она всегда маскировала смущение и неуверенность. — Вы меня тут бросили.
— Я не бросал тебя, мне просто нужно было подумать в одиночестве. Привести мысли в порядок. То, что произошло…
— Никогда не повторится, знаю! — оборвала его Пелька.
Она не понимала. Всё в этом мужчине было запутанным и неправильным, одно противоречило другому. Знания Пельки о стражах мрака ограничивались в основном их навыками в бою и магической силой, и потому она не могла понять внутреннего надрыва Арея, его трагедии, его столетних печалей. Он привязался к ней, девушка точно это знала. Так почему же он отталкивал её? Почему ночами, когда мечник думал, что она спит, он прижимал её руку к груди или тихонько сдувал со лба пряди, а днём бросал на Пельку враждебные взгляды?
Мужчина долго смотрел на худые запястья девушки, на её маленькие ступни, запачкавшиеся землей, и у него щемило сердце и кружилась голова. Сможет ли он? Справится ли?
Арей никогда не любил никого, кроме своего Творца. Он не знал, каково это — отдать своё сердце женщине, ибо раньше он дарил им лишь своё тело, и только на одну ночь. Он давно разучился доверять и никогда не умел говорить красивых слов. Как заботиться о ком-то, кто полагается на тебя? Как оправдать его надежду и веру? Мечник знал, что не готов к такому.
Знал, что не должен смотреть на неё, желать её, мечтать о ней.
Но не мог отвести глаз.
Его изуродованная душа трепетала, и звери, жившие в ней, натягивали цепи.
Двое просидели так довольно долго, пытаясь каждый унять в себе безумный хоровод чувств. Незаметно на небо выплыла мутная, томная луна. Её тусклый взгляд выхватил из тьмы поляну на вершине холма. Там, у потухшего костра, сидел крупный мужчина с густой бородой, а рядом с ним девушка, такая худая и миниатюрная, что издалека её можно было принять за ребенка. Мужчина протянул руку и бережно, даже робко коснулся девичьей щеки. Он до боли устал быть один. Он мечтал о человеческом тепле, о нежности женщины, которая сможет принять его. Он мечтал об этой неволе, которую люди зовут любовью.