Потом исчезли и они. Остались лишь сплетенные из снов и наркотического дыма тени, проявляющиеся из мглы, когда барон мрака балансировал на самой границе сознания между явью и бредом. Не являясь человеком, он был способен так глубоко погружаться в галлюциногенные сны, что мог пребывать в этом состоянии несколько суток.
И миражи, что посещали его, то сменялись быстро-быстро, как картинки калейдоскопа, закручиваясь в причудливые узоры и полыхая яркими цветами, то тянулись мучительно медленно, гипнотизируя и погружая в транс. Он видел Эдем и стражей света со слепящими крыльями за спиной, но когда распахивал свои, то они оказывались угольно-черными, а через секунду кончики перьев вспыхивали, и налетевший ветер раздувал огонь.
Арей камнем летел вниз, взмахивая пылающими крыльями, но перед самым падением земля разверзалась перед ним. Мечник врывался в пахнущую серой расщелину, и плиты смыкались над его головой, а затем вдруг начинали раскалываться и падать сверху ему на голову. Тогда он слышал леденящий душу женский крик, плач ребёнка, страшный хруст раздавленных костей и жуткое хрипение. Так хрипит умирающий в агонии человек.
Во тьме Арей кидался к источнику звука, но вдруг всё стихало, а впереди загорался яркий свет. Он бежал к нему, задыхаясь, боясь не успеть, и оказывался на живописной полянке. Той самой, где они всей семьей так любили проводить погожие дни. Впереди, у самой кромки воды, играла Мирослава. Барон мрака кидался к дочери, но чем быстрее он бежал, тем больше она удалялась от него. Он слышал её смех и забавный лепет, видел, что солнце игриво путается в тёмных завитках на макушке, но не мог добраться до девочки.
— Мира! — кричал он, и тогда малышка оборачивалась.
Её пухленькую левую щёку пересекал рваный шрам, доходивший до края губ. Она вставала на ножки и сама шла к отцу, протягивая руки, и чем ближе она подходила, тем явственней он различал четыре большие раны у неё на груди. Мечник вскрикивал и отворачивался, убегая прочь, но слышал, что Мира продолжает идти за ним и, плача, звать папу.
Он выбегал на склон холма, под которым неспокойно бурлила река, и бросался вниз, погружаясь в ледяные тёмные воды. Илистое дно принимало его в свои объятия, он закрывал глаза, а в уши начинали ввинчиваться голоса: противный визгливый говорок Лигула, низкий, красивый тембр Кводнона переплетались с его собственным свистящим шёпотом: «У смертных ты приобрел статус бога! Твой свет нам ничего не даёт, ничего… Кводнон, Арей хочет вернуться к свету! Ты стал хуже летать… Убирайся к своим светлым! Только они тебя не возьмут! Мы построим новый мир, лучше, совершеннее Эдема… Мы называем это «дарх», он из недр Тартара, с самого его дна. Возьми!.. Мы разрушим союз человека с его Создателем. Нет! Он слышит нас, он любит нас, он ждет. Есть ещё надежда на прощение, если мы изменимся сами!».
А когда давление толщи воды становилось невыносимым, мечник слышал ещё один голос — Его голос: «Уйди в лес! Там, в лесу, взмолись! Небо для тебя пока не отрезано, твоя душа ещё рвется ввысь!». Усилием воли он грёб вверх, к угасающим на поверхности реки отблескам, и выныривал, впуская воздух в разрывающиеся лёгкие, а через один удар сердца вдруг оказывался в душной каморке под самым чердаком. На полу — красные разводы крови, на крошечном оконце — потёки дождя. Холод пробирал мечника, и он слышал, как в тёмном углу скрипела половица. Обернувшись, он видел, как оттуда выходит Пелька.
— Зачем ты оставил меня подле себя? — грустно шептала она.
— Пелька… — в ужасе шептал он, и неудержимые слёзы, стекая, путались в отросшей бороде.
Сквозь молочно-белую кожу девушки просвечивали тонкие кости, а из многочисленных ран тонким дымком вилась кровь. Арея сотрясала крупная дрожь, и он в ужасе закрывал лицо руками. А потом, пробивая крышу, возносился к небу, сквозь грозовые тучи и слепящее солнце, всё выше и выше, за край горизонта, туда, где среди невесомых облаков и бликов света к нему вновь обращался голос. Арей не мог слушать тихий шепот, который казался ему громовым раскатом, не мог смотреть вокруг на слепящую чистоту. Он кричал, зажмуривался, пытался зажать уши и…
…приходил в себя на влажных от пота подушках, в дыму какого-то злачного места. Воротник мокрой рубахи душил его, смрад разъедал глаза, и барон мрака, пошатываясь, выходил на незнакомую улицу чужого города в неведомой стране.
Перенасыщение эмоциями после призрачных видений прошлого и будущего на несколько дней оставляло его опустошенным, отупевшим, без единой мысли в голове. Только тогда рвущая на куски боль ненадолго отступала. Однако, когда последствия мистического кутежа отступали, она возвращалась вновь. И Арей опять был вынужден пускаться во все тяжкие, ещё ниже скатываясь по лестнице порока.
Эмоции уносили его, как бурная река свои воды. Он не мог вынырнуть, не мог справиться с их бушующим потоком. Всё, на что у него хватало сил — это цепляться за остатки разума в попытке не сойти с ума окончательно.
Но разложение уже затронуло его душу, распространяясь всё глубже. Пелька и дочь были источником жизни его света, и без них, без их поддерживающей любви этот остаточный свет зачадил и погас. Годы шли, всё больше отдаляя Арея от того мужчины, которым он был когда-то. Серебро зимних снегов сменялось блеском талых вод по весне, эти воды проникали в почву, взращивая летние цветы, а затем земля смерзалась вновь, накрытая ковром опавших листьев. Со сменой времен года уходили в небытие когда-то жившая на свете девушка и её маленькая дочь. Миру нет дела до оборвавшихся жизней, ему безынтересны завершившиеся истории. И забвение несёт конец всему, оставляя безутешному лишь невыносимо горькие следы: стершийся в прах фарфор костей, блекнущие краски на старинном портрете, зияющую пустоту на месте вечности.
Эту пустоту хотелось закрыть, залепить пробкой из гнева и ярости, что мечник обрушивал на головы врагов. И когда пришло время других стражей мрака, Арей не колебался ни на мгновение. Дуэль, в которой он сразил Хоорса и получил жуткую рану на лице, положила конец его метаниям по миру. Однако даже ссылка никак не отразилась на мироощущении барона мрака.
Бесконечно долгие десятилетия провёл он на крохотном скалистом острове посреди ледяных океанских волн, вглядываясь с высоты маяка в серую, безрадостную мглу. Все эти дни слились для него в единый поток мыслей, среди которых чувствам не находилось места. Арей так долго бежал от них, стараясь найти забвение и утешение в пороках и крови. Но только тут, на самом краю света, в холодном каменном одиночестве его, наконец, настиг относительный покой.
Существование мечника превратилось в бесконечную лавину глубоких размышлений, у которых не было начала, конца или цели. Он просто продолжал дышать, с усилием втягивая воздух через разрубленный нос, пока, наконец, его одиночество не было потревожено. Память о прошлом, которую на время изгнания смыли беспощадные океанские волны, вернулась к нему вместе с болью и отвращением к себе и миру.
Он облачился в красное одеяние, возвращаясь в город с красными стенами, золотыми куполами и шёпотом миллионов жизней. Мир изменился до неузнаваемости, а вот Арей — ни на день. Он стоял в клочьях рассветного тумана, разглядывая небольшое здание, закрытое строительными лесами, и чувствовал, что в его жизни начинается новая глава.
Когда же спустя месяц он заглянул в раскосые глаза длинноволосого парнишки, то понял, что теперь станет его новым смыслом и будет хоть ненадолго заглушать боль потери. У него была Улита, необычная девушка-ведьма, которую он спас и о которой заботился. И вот теперь он брал себе ученика. Арей не отрывал глаз от мальчугана, опустившегося перед ним на колени. Коснувшись мечом его плеча, барон мрака произнес старинную клятву, которая провела черту под его прошлым.