Когда Листопад увидел Клавдию, это была рослая, полная девушка с румяным, цветущим лицом. Ни следа ленинградской зимы не осталось на этом лице. Она добродушно хохотала, была доверчивая, щедрая, по-бабьи жалостливая. Она училась в Политехническом институте и понемножку занималась стенографией, думая впоследствии этим прирабатывать.
В числе других студенток ее прислали на завод на практику. Тогда очень трудно было с рабочей силой, и Листопад особо присматривался к практикантам. Из Клавдии - он это сразу увидел - никогда инженера не получится. К технике - никакого расположения. Почему она пошла в Политехнический? Так - чтобы куда-нибудь пойти... Потом найдет профессию по вкусу, будет переучиваться. Нерасчетлива молодость, не знает цены дням, беззаботно бросает на ветер целые годы... И вдруг его потянуло к этой молодости, к этой беззаботности, свежести, доверчивости...
- Кончай, Клаша, эту музыку, - сказал Листопад об ее учебе, когда они поженились.
Клавдии очень надоело в институте, но бросить его она стеснялась: она думала, что ее осудят, будут говорить: вот, вышла замуж, стала директоршей, генеральшей и перешла в домашние хозяйки, обнаружила свою мещанскую сущность. И она стала уверять мужа, что науки ее очень интересуют, а особенно техника, и что цель ее жизни - быть инженером. Листопад посмеялся, погладил ее по голове, сказал: "Ну, будь, будь кем хочешь!" И больше в ее занятия не вмешивался.
Однажды Клавдия рассказала ему, как она жила в ту зиму в Ленинграде. Его пронзила жалость:
- Маленькая, маленькая, бедняжечка моя!..
Обхватив ее обеими руками, он твердил с нежностью:
- Бедная, бедная...
- Я была страшная - знаешь какая? Груди у меня совсем как будто бы не было. Как у худого-прехудого мальчика. А лицо как у старухи. И волосы не вились - куда там! - высохли все...
- Больше не надо, - сказал он. - Не говори. Сейчас тебе хорошо?
- Ты знаешь.
- Ну, вот. Ну, вот. И всегда будет так. Куда ты смотришь?
Смотрит поверх его головы. Туда смотрит, назад. Видит опять все это...
- Анна Ивановна, - сказал Листопад, - вы хорошо знаете стенографию.
Он держал в руке стопку тетрадей. Анна Ивановна ждала. То, что он сказал, было вступлением. Должно последовать приказание.
- Мне хотелось бы, чтобы вы это расшифровали, - сказал Листопад, перелистывая тетради и морщась.
Он бросил тетради на стол.
- Остались после жены. Единственное, что осталось, если не считать тряпок. Так вот... Иногда... почитать... Эти записи ее, институтские, она записывала лекции...
Анна Ивановна аккуратно собрала тетради и сказала:
- Хорошо, Александр Игнатьевич.
В этот вечер у нее не было занятий с инженерами. Она пришла домой раньше обычного и села расшифровывать Клавдины записи.
Дело оказалось нелегким. Во-первых, Клавдия писала часто и мелко, строчки набегали одна на другую: должно быть, экономила тетради. "Не успела привыкнуть к достатку, к возможностям", - подумала Анна Ивановна. Во-вторых, Клавдия очень плохо знала стенографию. Система, по которой она писала, была знакома Анне Ивановне, но Клавдия путала, пропускала знаки, несла отсебятину, а иногда переходила на непонятную доморощенную скоропись, где были одни согласные буквы... "Надо вчитываться и вчитываться, - подумала Анна Ивановна, - постепенно я войду в ее манеру и найду ключ".
Путем кропотливого сличения значков удалось добиться кое-каких результатов. Так, Анна Ивановна установила, что кружок с косым крестом посредине означает у Клавдии слог "пре", а кружок с прямым крестом - слог "ост". Пользуясь такими заключениями, Анна Ивановна прочитывала отдельные слова. Разгадав одно слово, она разгадывала - больше предположительно, как в ребусе, - смежные, а это влекло за собой, в свою очередь, новые открытия и заключения. "В один прекрасный день эта стена опрокинется сразу, подумала Анна Ивановна, - и я прочту все так легко, как будто сама это писала".
По вечерам, покончив со своими делами, она садилась к столу и раскрывала тетрадки, которые ей дал Листопад. С грехом пополам удалось расшифровать конспекты лекций по сопротивлению материалов.
Ночью Анне Ивановне снились Клавдины закорючки.
Все это была скука смертная, и Анне Ивановне ни к чему, но ей хотелось исполнить просьбу Листопада, первую его личную просьбу, да еще такую задушевную.
С одной тетрадкой кончено, слава богу. Анна Ивановна взяла другую. Она раскрыла ее наудачу и вдруг прочитала слово: "подушку".
Что такое?
"Облили подушку".
Она открыла тетрадь на другой странице и прочла: "чепуха на постном масле". Прочла, как будто это было написано обыкновенными буквами.
Странные фразы. Им не место в конспекте. Дневник?..
Осторожно, с суеверной робостью, она потянула к себе чистый лист бумаги... Неужели она будет сейчас подряд все читать? Даже не верится, что мученью конец.
Она схватила глазами еще две-три фразы и убедилась, что это дневник, страничка дневника. Это по крайней мере интереснее, чем сопротивление материалов.
"...Это, я думаю, чепуха на постном масле, - читала Анна Ивановна, еще боясь, что наитие вдруг кончится и пелена опять застелет ей глаза. Эти ненужные мысли лезут мне в голову, потому что я беременна. Домна говорит, что когда она была беременна, то она часто плакала "из-за ничего". Вот и у меня это так, "из-за ничего"..."
Бояться больше нечего, чудо произошло, стена опрокинулась. Отдельные заключения вдруг стали - как связка ключей: каждым ключом открывался какой-то замок; китайская грамота покойной Клавдии предстала вдруг стройной системой; свет пролился на темные страницы, и Анна Ивановна читала их одну за другой.
"Вчера он пришел с какого-то совещания в четвертом часу ночи. Я нарочно не ложилась, чтобы дождаться его. Он не заметил, что я еще не ложилась, и сказал: "Спи, спи". Я сказала: "Ничего не спи, я дам тебе ужинать". Он сказал "хорошо" и сел на диван. Я пошла на кухню, прихожу он спит на диване сидя, в кителе и в сапогах. Я стала будить его, чтобы он лег как человек. Он не проснулся. Я тогда потушила свет, пошла и легла, а утром просыпаюсь - его уже нет: ушел на завод..."