— Спасибо, сэр, — сказал Труд и побежал в дом.
За завтраком м-р Трутни был не в духе.
— Мда, слуги у нас… — говорил он. — Надеюсь, Виртус, вы займетесь кухней, если я его рассчитаю? Пока я отыщу другого, мы поживем, как на пикнике!
Гости сказали, что уходят сразу после завтрака.
— Мда… — еще протяжней сказал м-р Трутни. — Значит, бросаете меня? Обрекаете на одиночество и низменные заботы? Что ж, нынешних людей я знаю… Так отвечают они на гостеприимство.
— Простите, — сказал Виртус. — Я охотно послужу вам, но я не думал, что вам так трудно стряпать самому. Когда вы рассказывали о достойной жизни, вы не упоминали о слугах.
— Знаете ли, — отвечал м-р Трутни, — когда описываешь паровоз, не объясняешь всех законов механики. Некоторые вещи подразумеваются.
— Например, богатство, — сказал Виртус.
— Благополучие, мой друг, благополучие, — сказал м-р Трутни.
— И здоровье? — спросил Виртус.
— И умеренное здоровье.
— Значит, вы учите людей быть счастливыми, когда все у них хорошо. Не все могут воспользоваться вашим советом. А теперь, если Труд покажет, где что, я помою посуду.
— Не беспокойтесь, сэр, — сухо сказал м-р Трутни, — я не нуждаюсь в вашей помощи и ваших наставлениях. Поживете, узнаете, что застолье — не университетская кафедра. Простите, я немного устал от ваших рассуждений. Беседа должна быть легкой, как мотылек. Не в обиду будь сказано, вы не умеете вовремя остановиться.
— Дело ваше, — сказал Виртус. — Но как же справитесь один?
— Закрою дом, — сказал м-р Трутни, — и предамся атараксии в отеле, пока не изобретут хороших роботов. Да, надо было слушать моих друзей из Шумигама! Они говорят, скоро все будут делать машины. А один ученый обещал, что выведет особых людей, которые просто не смогут поступить со мной так, как этот Труд.
Все четверо вышли, и м-р Трутни удивился, что его бывший слуга идет с его бывшими гостями. Но, передернув плечами, он воскликнул:
— А, все суета! У меня девиз такой: делай, что хочешь. Сколько голов, столько умов. Я могу вытерпеть все, кроме нетерпимости.
И скрылся из вида.
КНИГА ШЕСТАЯ
К СЕВЕРУ ОТ УЩЕЛЬЯ
Я не стану восхищаться преизбытком, одной добродетели, пока не увижу рядом с нею преизбытка другой, противоположной. Человек велик не тогда, когда стоит на краю, но тогда, когда касается обеих бездн и всего, что лежит между ними.
Паскаль
Высокомерие — одна из простейших защитных реакций.
Ричардо
— По дороге идти незачем, — сказал Виртус. — Надо исследовать вон те скалы.
— Простите, сэр, — сказал Труд. — Я знаю этот край, заходил туда миль на тридцать. Пока что можно идти по дороге.
— Откуда вы знаете? — спросил Виртус.
— Ах, сэр, — отвечал Труд, — я часто пытался перейти Ущелье, особенно в молодые годы.
— Конечно, пойдем по дороге, — сказал Джон.
— А мне представляется, — возразил Виртус, — что перейти можно именно там, на крайнем Севере. В конце концов, переплывем пролив на лодке.
Они пошли по совсем уж безотрадным тропам, через камни и пустоши. Вскоре им стало трудно идти и трудно дышать, и они поняли, что путь их медленно поднимается вверх. Здесь почти ничего не росло — кустик, пучок чахлых трав, а так все мох да камень, и ступали они по камням. Серое небо нависло над ними, птиц не было, а холод стоял такой, что они не могли остановиться, сразу замерзали.
Виртус шел ровным шагом, Труд — тоже, но на почтительном расстоянии, а Джон натер ногу и хромал. Долго думал он, под каким предлогом остановиться и, наконец, сказал просто:
— Друзья мои, идти я больше не могу.
— Ты должен, — сказал Виртус.
— Мы вам поможем, сэр, — сказал Труд. — Не привыкли вы, силы нету.
И они подхватили его под руки, и вели много часов, и к вечеру услышали крики чаек, и Виртус воскликнул:
— Мы у берега!
— Еще далеко, сэр, — сказал Труд. — Чайки залетают от моря миль на тридцать, когда плохая погода.
И они еще долго шли, и серое небо стало черным, и они увидели хижину, и постучались в двери.
Войдя в дом, они увидели трех молодых людей, очень худых и бледных, которые сидели у печки. Потолок был низкий. У одной стены стояла скамья, застланная мешковиной.
— Мы не богаты, — сказал один из бледных людей, — но я управитель, и долг велит мне разделить с вами трапезу.
Звали его Угл.
— Убеждения не позволяют мне повторить слова моего друга, — сказал другой. — Я выше заблуждений, называемых гостеприимством и жалостью.
Его звали Классикус.
— Надеюсь, — сказал третий, — вы бродите по пустынным местам не потому, что заражены романтикой.
Он назывался Гумани.
Джон слишком устал, чтобы ответить, Труд не посмел бы, но Виртус сказал Углу:
— Вы очень добры.
— Я ничуть не добр, — сказал Угл. — Я делаю то, что должен делать. Моя этическая система зиждется на догме, а не на чувстве.
— Прекрасно вас понимаю, — сказал Виртус.
— Неужели вы из наших? — воскликнул Угл. Неужели вы схоласт и богослов?
— Простите, — сказал Виртус, — в таких делах я не разбираюсь, но знаю, что правилу надо следовать, ибо это — правило, а не потому, что мне так угодно.
— Да, вы не из наших, — сказал Угл, — и вы, конечно, погибнете. Языческие добродетели — лишь блестящие пороки. Приступим к трапезе.
И мне приснилось, что бледные люди вынули три банки мясных консервов и шесть галет. Угл поделился с гостями своей порцией. Каждому досталось очень мало, но все же Джон и Труд что-то съели, ибо Виртус и Угл наперебой уступали им свою еду.
— Пища наша проста, — сказал Классикус, — и придется не по вкусу тем, кто изощрил свою чувственность в южных краях. Но оцените совершенство формы. Банки — безупречный куб, галеты — квадрат.
— Надеюсь, — сказал Гумани, — вы заметили, что мы не употребляем старых, романтических приправ.
— Заметили, — скзал Джон.
— Все лучше редиски, — сказал Труд.
— Вы здесь живете, господа? — спросил Виртус.
— Да, — отвечал Гумани. — Мы основали общину. Народу у нас мало, пищи тоже, но когда мы возделаем эту землю, всего будет достаточно, конечно, для умеренных людей.
— Это прекрасно! — сказал Виртус. — Каковы же ваши принципы?
— Вера, гуманизм, классицизм, — сказали хором бледные люди.
— Вера! Значит вы — управители?
— Ни в коей мере! — вскричали Гумани и Классикус.
— Но вы верите в Хозяина?
— Меня эта проблема не занимает, — сказал Классикус.
Я же, — сказал Гумани, — знаю точно, что Хозяин просто миф.
— А я, — сказал Угл, — знаю точно, что Хозяин — истинный факт.
— Как странно! — сказал Виртус. — Не пойму, что же вас объединило.
— Ненависть, — сказал Гумани. — Да будет вам известно, что мы — братья, и отец наш — мистер Умм.
— Я его знаю, — сказал Джон.
— Он был женат дважды, — продолжал Гумани. — Первую его жену звали Мерзилия, вторую — Хладилия. От первого брака родился Сигизмунд, наш сводный брат.
— Я знаю и его, — сказал Джон.
— Мы же, — сказал Гумани, — родились от второго.
— Так мы в родстве! — вскричал Виртус. — Вы, наверное, знаете, что у Хладилии был сын от первого брака. Это я и есть. Мы — сводные братья. Как ни жаль, отца своего я не помню и даже слышал, что его не было.
— Ни слова больше! — сказал Угл. — Вряд ли вы полагаете, что этот предмет нам приятен. К тому же, моя должность велит мне отречься даже от законных родственников.
— Кого же вы все ненавидете? — спросил Джон.
— Учились мы, — сказал Гумани, — у нашего сводного брата, в Гнуснопольском университете, и знаем, что всякий, связавшийся со старым Блазном, навсегда остается рабом его темнокожей дочери.