— А сами вы бывали у лорда Блазна? — спросил Джон.
— Конечно, нет. Мы научились ненавидеть его, наблюдая за тем, как повлияли его песни на других. Ненависть к нему — первое, что нас объединило. Затем мы обнаружили, что, живя в Гнуснополе, неминуемо попадешь в темницу.
— Я и это испытал, — сказал Джон.
— Таким образом, нас объединяет ненависть к Великану, Гнуснополю и Блазну.
— Особенно к Блазну, — уточнил Классикус.
— Я бы сказал иначе, — заметил Угл. — Ненависть к полумерам. Мы ненавидим сентиментальное мнение, что есть хоть что-то хорошее, что-то достойное, хотя бы сносное, по эту сторону Ущелья.
— Вот почему, — сказал Классикус, — мы с Углом и враги, и единомышленники. Я не разделяю его идей о той стороне Ущелья. Но мы согласны в том, что здесь ничего хорошего нет, и не позволим морочить нам голову чувствительной, благодушной чепухой.
— Меня же, — сказал Гумани, — объединяет с Углом иное. Он направляет в единое русло всю эту мистическую чушь — всякие мечтания, пылания, томления и отводит им место на той стороне, очищая от них эту. Тем самым, мы можем создать здесь цивилизацию, основанную на принципах м-ра Трутни и даже на принципах Великана, но без покровов иллюзии. Только так мы будем людьми, а не животными, как хотел бы Великан, и не ангелами-недоносками, как хотел бы Блазн.
— Мистер Джон уснул, — сказал Труд и не ошибся.
— Простите, — сказал Виртус, — мы сегодня долго шли.
И я увидел, как все шестеро легли на мешковину. Было намного холоднее, чем у м-ра Трутни, но никто не мыслил здесь об удобстве, лежали все рядом, и Джон спал лучше, чем в прошлую ночь.
Когда они проснулись, у Джона так болели ноги, что дальше он идти не мог. Труд предложил, что они с Виртусом пойдут дальше, посмотрят, а к вечеру вернутся. Джону было совестно обременять таких бедных людей, но Угл велел ему остаться, объяснив при этом, что гостеприимство — не заслуга, а жалость к несчастным — просто грех, если они основаны на чувстве, но он, как управитель, не отпускает его по обязанности. И я увидел во сне, что Труд и Виртус идут на Север, а Джон остается с бледными братьями.
Днем он побеседовал с Углом.
— Значит, — сказал Джон, — вы верите, что через Ущелье перейти можно?
— Я это знаю, — отвечал Угл. — Если вы разрешите мне отвести вас к некой Матушке, она перенесет вас в мгновение ока.
— Понимаете, — признался Джон, — мне, собственно, нужен не тот край Ущелья, а дивный остров.
— Забудьте о нем поскорее! Это все штуки старого Блазна. Забудьте, иначе я не смогу помочь вам.
— Чем вы мне поможете, если нужен мне только остров?
— Если вы не хотите перебраться через Ущелье, не о чем и говорить. Оставайтесь со своим островом, но знайте, что он — одна из здешних мерзостей. Если вы грешник, то, ради всего святого, будьте и циником.
— Откуда вы знаете, что он мерзок? Если бы не он, я бы не зашел в такую даль.
— Это безразлично. По сю сторону Ущелья ничего доброго нет.
— Матушка говорила не так. Она сказала, что одни плоды намного лучше, чем другие.
— Ах, вы ее видели? Тогда я не удивляюсь, что у вас в голове такой сумбур. Говорить с ней можно только через переводчика. Вы неверно истолковали ее слова.
— Но и Разум сказал, что остров — не обязательно мираж. Простите, может быть, вы с ним в ссоре, как м-р Трутни?
— Я глубоко чту рыцаря, но как могли понять его вы, новичок? Чтобы с ним общаться, вы должны усвоить от старших догмы, в которые они облекли его слова.
— Вы когда-нибудь видели мой остров? — спросил Джон.
— Упаси Хозяин!
— А лорда Блазна слышали?
— Конечно, нет! За кого вы меня принимаете?
— Тогда хотя бы одно я знаю лучше вас. Я испытал то, что вы зовете чувствительной чепухой. Вам незачем говорить мне, что она опасна и даже чревата злом. Я ощущал и опасность, и зло много чаще, чем вы. Зато я знаю, что ищу не их. Я знаю это, и еще сотни вещей, которых вы и не нюхали. Простите, если я груб, но вам ли давать мне советы? Скопцу ли учить того, кто жаждет целомудрия? Слепцу ли водить того, кто хочет уйти от похоти очей? Однако, я рассердился, а вы поделились со мной галетой. Простите меня.
— Должность моя, — сказал Угл, — велит мне сносить обиды.
Под вечер третий из братьев повел Джона в сад, где со временем должны были вырасти плоды. Так как вокруг никого не было, сад этот не огородили, но пределы его отметили камнями и ракушками, и хорошо сделали, ибо иначе он ничем не отличался бы от пустоши. Несколько ровных тропинок тоже можно было узнать по такой каемке.
— Как видите, — сказал Гумани, — мы не признаем устарелого, живописного садоводства. Здесь нет ни клумб, ни пруда, ни извилистых тропок, ни раскидистых деревьев. Нет здесь и грубых, взывающих к чувственности съедобных произрастаний, даже бесформенного картофеля и растрепанной капусты.
— Да, чего нет, того нет, — согласился Джон.
— Здесь, собственно, нет ничего. Но мы начинаем, мы — первые.
— А вы пытались вскопать землю? — спросил Джон.
— Ну что вы! — воскликнул Гумани. — Это сплошная скала, земли — на дюйм, не больше, зачем ее трогать. Пускай уж остается легкий покров мечты, как-никак мы — люди.
Поздно вечером в хижину вошел Виртус и сразу кинулся к огню. От усталости он долго не мог заговорить; наконец, сказал так:
— Уходите отсюда, и поскорее.
— Где Труд? — спросил Джон.
— Остался у них.
— Почему же нам надо уходить? — спросил Гумани.
— Сейчас объясню. Кстати, на Севере перехода через Ущелье нет.
— Значит, мы в тупике, — сказал Джон. — Зачем мы ушли с дороги?
— Зато сейчас мы хоть знаем, — сказал Виртус. — Подождите, я поем и тогда все объясню. Господа, я могу отблагодарить вас за гостеприимство! — и он извлек из карманов куски пирога, бутылки крепкого пива, и даже флягу с ромом. Воцарилось молчание, а когда все насытились, вскипятили воду, чтобы сделать грог, Виртус начал свой рассказ.
— Дальше миль на пятнадцать все так же, как здесь, камни, мох и чайки. Горы, когда к ним подходишь, страшны, но дорога ведет к проходу, и нам не пришлось карабкаться вверх. За проходом — каменистая долина, где мы увидели первых обитателей. По краям ее, в пещерах, живут карлики. Они очень злобны и непрестанно ссорятся, но признают своим повелителем некоего Люта. Когда они узнали, что мы идем дальше, то есть к нему, они меня охотно пропустили, но дали мне вожатого, а Труд, по своей воле, остался у них. Он был все такой же вежливый со мной, но они ему очень понравились. Итак, мой карлик, по имени Сварл, повел меня дальше на Север. Понимаете, карлики эти — не люди, а настоящие карлики, тролли. Они говорят, и ходят на двух ногах, но они другие, чем мы. Я все время ощущал, что если они убьют меня, это не будет убийством, как если бы, скажем, меня съел крокодил или задушил орангутанг. Это особый вид существ. У них лица не такие, как у людей.
Словом, карлик вел меня выше и выше, петляя между скалами. К счастью, я не боюсь высоты. Мне был страшен ветер. Карлика он не собьет, слишком тот низко. Раза два или три я едва не погиб. Дом Люта поистине ужасен. Длинный, вроде сарая, снизу кажется, что к нему нет никаких подступов. Но мы туда шли.
Запомните, все время, всю дорогу я видел пещеры. Горы — просто соты какие-то. Этих карликов там тысячи. Истинный муравейник, и ни одного человека, кроме меня.
Сверху, из Лютова дома, идет обрыв к морю. Наверное, таких высоких обрывов больше нет. Внизу там камни, до моря еще футов с тысячу, но ходить по ним невозможно, земли нет никакой, разве что чайке присесть.