Говорили, что убийства и пытки были подлинным призванием Мануэля Риохаса.
Он был из тех людей, чья фамилия постоянно сопровождается словом «подозревается». Например, подозревали, что на одной из своих многочисленных гасиенд он завел зоопарк, где, как говорили, скармливал своих недругов тиграм. Еще подозревали, что ему нравилось сбрасывать людей с вертолета «Черный ястреб» в бассейн с пираньями. И что он приносил человеческие жертвы на странных, кровавых обрядах сантерии[17] – тоже подозревали. Он явно был любимой темой бульварных газет, и те ненасытно выжимали из него все возможное.
Джоанна и Пол мусолили газеты до тех пор, пока их пальцы не темнели от краски, а глаза не начинали слезиться.
Как-то ночью Джоанна разбудила Пола и попросила присмотреть за ребенком.
Пол не сразу разобрался, что жена забылась.
И не понимает, что они не в гостиничном номере рядом с Джоэль, а в душной, запертой комнате, почти лишенной кислорода.
После второго мордобоя, когда колумбиец бил Пола прикладом, все его лицо саднило. Сама расправа продолжалась минут пять, но боль осталась надолго. Он лишился как минимум одного зуба, губа была расплющена, и ее до сих пор покрывала корка запекшейся крови. А потом они с середины комнаты сокрушенно наблюдали, как два охранника прилаживали на место новые доски и при этом все время на них ворчали.
– Тсс… – прошептал Пол Джоанне. – Ты спишь.
Жена открыла глаза.
– Мне показалось, что я услышала… – И она расплакалась. Тихие, приглушенные рыдания казались еще жалобнее оттого, что их не заглушали никакие звуки вокруг.
Пол обнял жену.
– Успокойся, Джоанна. Мы выберемся отсюда. Они не собираются нас убивать. Если бы хотели, давно бы это сделали – еще когда застали нас у окна. Обязательно выберемся, обещаю тебе. И вернем Джоэль.
Пол не был уверен, стоит ли давать жене такие обещания, но надежда была тем единственным, что у них не отобрали. Пока не отобрали.
А потом она сделала странную вещь: высвободилась из его объятий и дотронулась пальцем до его губ.
– Послушай.
– Что? Я ничего не слышу, – отозвался Пол. Он не различал никаких звуков, кроме их собственного дыхания – ритмичного и удивительно синхронного.
– Послушай, – повторила она.
И тут он услышал.
– Где-то работает телевизор.
– А может, живой голос?
– Скорее всего нет. Да нет же.
– Пол, это она.
Где-то плакал ребенок – как в доме Галины, только теперь было все по-другому, чем там.
– Я чувствую. Я это знаю.
В доме Галины детский плач их напугал. Здесь же он произвел обратный эффект.
Джоанна прижалась к Полу в темноте, положила голову ему на грудь, и они оба прислушивались к плачу, словно это была прекраснейшая рапсодия. Словно это была их песня.
Утром к ним пришел колумбиец.
На этот раз он был не один.
С ним появился некто важный. Пол это понял по тому почтению, с каким обращался к новому лицу его мучитель: теперь он служил переводчиком.
Новый гость взглянул на Пола и Джоанну и что-то сказал по-испански.
– Он просит вас сесть, – перевел их прежний знакомый. Пол понял, что от них хотят. Но он испытывал жгучую боль после последней трепки и пришел к выводу: прежде чем совершить даже самое простое действие, надо как следует подумать. Человек хотел, чтобы они сели, – хорошо, но лучше убедиться, что он имел в виду именно это. Джоанна осталась стоять по другой причине – из-за чистого упрямства и отважной решимости встретить огонь грудью.
Человек указал им на два пластмассовых стула. Когда-то они, наверное, стояли во дворе. На секунду открывшуюся Полу перспективу на этот двор теперь загораживала вновь прибитая к окну дубовая доска. Грязь въелась в белый пластик – так бывает, когда мебель проводит на улице несколько зим. Они сели.
Человек заговорил с ними медленным, размеренным тоном. Он смотрел в основном на Пола и между затяжками ароматной сигарой, послав к потолку очередной клуб дыма, старался встретиться с ним глазами. Пол узнал сорт табака – та самая коробка, что стояла на каминной полке в доме Галины. У человека было худое лицо с отметинами от юношеских угрей. Он говорил только по-испански и достаточно медленно, чтобы его лейтенант (так Пол теперь называл про себя своего тюремщика) успевал переводить его слова.