Шубников скомкал листовку, бросил на снег.
— Надо бы сохранить на память, — улыбаясь всем своим широким лицом, сказал Кузьмин и поднял листовку. — Отличается от прошлогодних: тон иной и обращение персональное — специально для нас напечатали. Фирма не жалеет затрат. Видно, мы их тут действительно напугали.
— Да, видно, так, Иван.
8
— Верховный Главнокомандующий, — сказал Поливанов и протянул через стол трубку.
Генерал армии без вступлений (видимо, так уж было заведено) доложил обстановку. Трубка молчала. Выдержав минутную паузу, он сказал:
— Я закончил.
В трубке раздался легкий кашель, а затем вопрос:
— Ваше решение?
— Уничтожать матчасть, выходить с людьми. Опять пауза и новый вопрос:
— Всю матчасть?
— Да, всю.
— А если драться?
— Драться бесполезно. Люди будут потеряны. Корпус как боевая единица перестанет существовать.
— Вы уже отдали приказ?
— Да, отдал. Снова пауза.
— Что делать с Шубниковым?
— Я полагаю, поручить ему заново сформировать корпус, передислоцировав штабы и людей в район Воронежа.
— В награду за то, что попал в окружение и потерял технику? — В трубке послышалось глухое покашливание.
— Шубников выполнил приказ. Окружение не его вина.
— Окружение есть окружение-После длительной паузы в трубке раздался щелчок, а за ним голос, уже более спокойный, ровный:
— Вы уверены, что Манштейн с вашего направления новых дивизий не получит?
— В ближайшие три месяца не получит. В этом уверен. В тех, что окружали Шубникова, осталось теперь полштата танков и в лучшем случае треть штатной мотопехоты. Их выведут на пополнение.
— Вы полагаете, что немцы приняли прорыв корпуса за начало крупной операции?
— Да, это так. В ином случае они бы не бросили резервы, предназначавшиеся Манштейну.
— Изменения в подготовке „Сатурна“ вам известны?
— Я в курсе дела.
Снова пауза, а затем очень тихо:
— Передайте Шубникову мою благодарность. Скажите ему, что он награжден орденом Кутузова второй степени. Если он выйдет, конечно.
И трубка затихла. На этот раз совсем. Генерал армии подержал ее у уха еще несколько секунд, затем осторожно положил на рычаг аппарата.
Мысленно генерал армии всегда называл Верховного тем псевдонимом, который был принят для шифровок: то Васильевым, то Ивановым. И не потому, что не понимал, что значит имя Верховного для каждого, кто держит фронт. А потому, что так было легче обсуждать повседневные военные вопросы. Сейчас он подумал: „Уран“, „Сатурн“ — уже не немцы, а мы держим в руках инициативу, заключенную в этих вселенских кодовых названиях».
«Уран» — окружение Сталинградской группировки закончилось успешно. Более чем успешно. Теперь предстоит другая, с не менее серьезными целями операция — «Сатурн», или, как недавно ее переименовал генштаб, несколько сузив цель, — «Малый Сатурн».
Генерал хорошо помнил лето минувшего года, когда клинья германских танковых соединений в клочья рвали фронт и никто не мог поручиться, что именно происходит сейчас у Днепра, у Березины, у Старой Руссы, у Пскова. Он помнил душный август под Смоленском и доклад Ставке о первом — первом в Европе! — отвоеванном у гитлеровцев кусочке древней русской земли с несколькими пепелищами, где еще недавно были деревни. Помнил доклады первой военной осени и начала зимы, когда фронт, как стальная пружина, изгибался дугой и вот-вот металл этой пружины мог дать трещину, но не дал, и пружина разжалась, отбросив германские дивизии, вступившие уже в подмосковные дачные поселки. Как это произошло? Как удалось разжать пружину? Он, да и не только он, пока еще не осмыслил этого полностью — пусть пройдет время, историки возьмут старые карты, донесения, сводки, шифровки и установят точно все, как было. Но одно ясно: победу одержали дивизии, вооруженные не лучше, а наверняка даже хуже, чем в дни летнего отступления. И обученных солдат, кадровых офицеров в них насчитывалось куда меньше, чем тогда! Однако они отбросили врага от столицы. Значит, им передалось невиданное напряжение народа, страны. Напряжение, питаемое гневом и сознанием собственной силы.