Осенью тридцать четвертого года наша семья перебралась в Щумиху. А весной, окончив седьмой класс, я сразу же уехал в Челябинск, и меня приняли в фабрично-заводское училище тракторного завода. Учился я с большим желанием, увлеченно: интересно наблюдать, как грубая чурка в твоих руках становится нужной и красивой деталью. Памятен для меня 1935 год еще и тем, что я стал членом Ленинского комсомола.
Боевая у нас была комсомолия! Ударный труд, беззаветная преданность делу вот что было на первом месте. Входим ли в клуб, гуляем ли по парку - мальчишки провожают нас восторженным взглядом, старики степенно беседуют с нами, задают самые разнообразные вопросы, наивно полагая, что 15-17-летний паренек со значком - это чуть ли не народный комиссар... Мы должны были многое знать, еще больше - уметь. Член ВЛКСМ для некомсомольца был вроде старшего брата - опекал его, учил, нес ответственность перед коллективом и собственной совестью.
Окончив ФЗУ, в течение нескольких месяцев я работал токарем, одновременно осваивал фрезерные, строгальные, шлифовальные станки. Мой станок стоял по соседству с другим, на котором работал дядя Ваня, умелый токарь, изготовлявший детали большой сложности, высокой точности. Ему было уже за пятьдесят. Старый питерский рабочий, дядя Ваня приехал в Челябинск по зову сердца. Бывало, когда я долго разглядывал чертеж, задумавшись над выполнением заказа, он подходил ко мне, спрашивая:
- Чего носом крутишь? Дай-ка сюда, разберемся, что тебе подбросили?
И, взглянув на лист ватмана, восклицал:
- Так это же проще пареной репы!
- Дядя Ваня, для вас все просто, - отвечал я.
- А то как же? Постой с мое у станка, тогда и тебе будет просто.
Указывая на чертеж, он как бы вслух размышлял, с чего бы начал, какой бы операцией закончил изготовление детали. Убедившись, что совет возымел успех, торопился:
- Эх, время-то как бежит... За дело! - и уходил к станку.
Изготовленную деталь я непременно показывал дяде Ване. Он внимательно рассматривал ее, поправляя очки-кругляки на носу, затем говорил:
- Мал золотник, да дорог. Искусство! - и, проверив соответствие детали заданным размерам, довольно восклицал: - Только не суетись - рабочей чести не посрамишь никогда...
Вскоре, получив путевку комитета комсомола, я решил попытать счастья в авиации. Михаил Бурим, Лева Лупей, я и другие прошли строгую медицинскую комиссию и были зачислены курсантами в Челябинский аэроклуб. Каждый из нас наивно рассчитывал, что жизнь в аэроклубе начнется с полетов, но оказалось, что для этого нужно изучить ряд теоретических дисциплин. И нас это немного огорчило. Теорию мы. изучали без отрыва от производства. Кое-кому из заводских не понравилось такое сочетание - они перестали посещать занятия. А" я и не заметил, как за разбором конструкции самолета, мотора, аэродинамики, самолетовождения прошла зима.
Весной начались полеты - курсанты повеселели. Каждый из нас в зависимости от того, в какое время работал на заводе, участвовал в полетах в одной из смен летного дня. Для поездки на аэродром завод выделил грузовую автомашину, и из ее открытого кузова жители Челябинска часто слышали веселые песни.
Группу, в которой я обучался, вел молодой, но достаточно опытный инструктор Николай Федорович Кобзев. В первом же ознакомительном полете в зону он показал, на что способен У-2 при умелом использовании всех его маневренно-скоростных качеств: виражи, перевороты, боевые развороты, петли Нестерова, спираль. У некоторых из нас при перегрузках на пилотаже темнело в глазах, но восторгу от полета не было границ!..
После ознакомления с управлением машиной в пятом океане начались провозные полеты по кругу. Искусство пилотажа давалось не сразу, не всем одинаково, и Николай Федорович, понимая тревогу курсантов, говорил:
- Друзья мои, вы все будете летать самостоятельно. Только в разное время. Спокойствие и вера в лучшее - таким должен" быть настрой ваших душ.
Слова инструктора вселили в нас уверенность. Настроение улучшилось, напряжение ослабло, а за этим и самолет стал как бы послушнее, ошибки случались все реже.
В скором времени мы начали получать разрешения на первый самостоятельный полет. Группа торжествовала: все курсанты в течение недели успешно выполнили полеты по кругу.
С приобретением навыка, когда мы приступили уже к отработке пилотажа в зоне, начались отклонения. Нет-нет, да кто-нибудь проявит вольность: один выполнит лишнюю фигуру, другой подойдет на посадку "по-истребительски" - на повышенной скорости, а кто и по невнимательности допустит ошибку на планировании и по-вороньи плюхнется на землю.
Инструктор зорко следил за нашими полетами и, если кто-либо умышленно или по небрежности отклонялся от задания, не прощал, был полон справедливого негодования. Уважение к Николаю Федоровичу сдерживало наши самонадеянные порывы, полеты выполнялись в соответствии с его указаниями. Однако срывы иногда бывали, и горе тому, кто на это отваживался.
Как-то при возвращении из зоны после удачно выполненного задания я снизился ниже установленной высоты и; на подходе к аэродрому заметил движущийся железнодорожный состав. Захотелось убедиться в разности скоростей "чугунки" и моей машины. Скорость была моей слабостью. Но в зоне на большой высоте я ее не ощущал: предметы, строения и ориентиры проплывали медленно, самолет, можно сказать, зависал над ними. Местность меняется быстро, когда пролетаешь на малой высоте. Предметы быстро проносятся под тобой, чувствуется быстрота, захватывающая дух и дающая необъяснимую радость.
И вот я устремляюсь на поезд и на высоте метров в двадцать пять пролетаю правее состава. Убедившись, что поезд уступает в скорости моему самолету, захожу на посадку. И, как это часто случается в жизни, дурные поступки сопровождаются непредвиденными обстоятельствами: у самолета, не знаю почему, возможно из-за повышенной нагрузки на органы приземления при не совсем мягкой посадке или из-за ветхости, на рулении лопнул амортизатор хвостового костыля. Когда я зарулил на заправочную, инструктор уже находился там. Его мужественное, смуглое от загара лицо с буйной шевелюрой слегка вьющихся волос неузнаваемо жестко. Стройный, в синем комбинезоне, он стоял у хвоста самолета, ожидая моего доклада. Я понял, вольность моя не прошла незамеченной и порицание неминуемо. Рапортую о выполнении задания. В ответ: