В трудные для Ленинграда дни осени 1941 года Мациевич работал без сна, без отдыха, вылетая по шесть — восемь раз в сутки. Днем прикрывал свои войска, вел разведку, отгонял «Юнкерсов» от наших коммуникаций, ночью прикрывал Ленинград, штурмовал аэродромы. И еще успевал ходить на «охоту» в свободный поиск. Об одном из таких поисков Василий Антонович рассказывает с присущим ему юмором:
— Лечу, понимаешь, как в сказке: ночь, луна, надо мной — небо, внизу — лес. На небе звезды считаю, а в лесу — фашистские грузовики с войсками. Их, правда, поменьше, чем звезд, сосчитать легче, — штук двести набралось. Надо, думаю, скорее о таком богатстве на земле рассказать. А потом решил немного задержаться. Подошел к началу колонны, спикировал. Зажглись первые машины. Затем в хвосте небольшой поджог устроил. «Стоп мотор! Слезай, приехали»… Фашистам ни туда, ни сюда не податься — дорога в лесу одна, никуда не свернешь. Возвращаюсь в полк, говорю ребятам: «Ну, орлы, собирайтесь в путь-дорогу, поведу вас в лес, на ночное свидание. Очень нас там фашисты ждут, неудобно им отказывать». Так всю колонну и прикончили…
В одну из зимних ночей на командном пункте раздался телефонный звонок, — штаб вызывал Мациевича. Командир соединения передал важное задание Военного совета фронта. Предстояло произвести разведку железнодорожной магистрали противника в далеком тылу.
Пурга заметала самолеты, казалось, что даже взлететь будет невозможно. Но Мациевич взлетел. Курс — на юго-запад. Он шел бреющим полетом. Стремительно проскочил один железнодорожный пункт, затем другой. Зенитки врага молчали: то ли они приняли советского летчика за своего, то ли просто прозевали.
На конечной железнодорожной станции капитан увидел три больших эшелона. Решение пришло мгновенно: атаковать. Он сделал один заход по эшелону, затем развернулся и снова атаковал его. Вагоны вспыхнули. Истребитель лег на обратный курс. Теперь уже Мациевича встречали прожектора и яростный огонь зениток. Снаряды разрывались возле самой машины, но летчик не сворачивал с курса. На одном из разъездов разведчик вновь заметил тщательно замаскированный эшелон. Снова пулеметные очереди Мациевича прошили состав.
А время шло, командира эскадрильи с нетерпением ждали на аэродроме.
— Прошел час, а Мациевича всё нет, — рассказывал потом Дмитрий Оскаленко. — Механик самолета Бирюков с надеждой вслушивался в малейший звук на горизонте. Летчики сидели с опущенными головами. Горькие мысли приходили в голову.
Вдруг слышим звук мотора, в лучах наших прожекторов мелькнул знакомый силуэт самолета. Точная посадка на три точки. Встречать Мациевича вышла вся эскадрилья. Он выпрыгнул из кабины, улыбаясь. Лишь небольшие складки на лбу да у уголков рта напоминали о большом внутреннем напряжении.
— Антоныч, жив? — Друзья подбежали к командиру.
— Жив!
— И бензину хватило?
— Даже тебе на зажигалку осталось. Кури!
И Василий Антонович вынул из кармана портсигар.
…Июльским вечером 1943 года мы сидели у Мациевича на квартире, — была нелетная погода, и командир части мог позволить себе часок-другой отдохнуть. Правда, вскоре пришел начальник строевой части с докладом. Пока Мациевич подписывал бумаги, мы огляделись по сторонам. На этажерке стояла серебристая фигура Чкалова, подаренная летчику автором скульптуры Боголюбовым. В журнале «Огонек» за 1913 год, что лежал на столе, мы обнаружили фотографию Л. М. Мациевича, — дяди Василия Антоновича — одного из первых русских пилотов, летавших в петроградском небе и позже разбившегося на Комендантском аэродроме. Возле окна стояло пианино. В свободную минуту Василий Антонович не прочь поиграть.
Когда ушел офицер, Мациевич продолжил прерванный разговор. Он говорил, что неудовлетворен результатами своей работы, что не всегда еще на подступах к городу удается ночью сбить немецкие самолеты, что надо искать новые пути, решать более сложные задачи.
— Кое-что мы тут наметили, не знаю вот только, получится ли…
Мы вышли в сад, черная ночь опустилась на поселок, не видно было ни зги.
— Осторожно, не споткнитесь, — предупредил хозяин.
— Ну и темнота!
— Да, не светло. А там, — Василий Антонович указал на небо, — еще темнее. Вот и ищи его (он так и сказал «его») как хочешь, как ветра в поле… Ну, ничего, не уйдет!