Поэтому граф предполагал, что сэр Уолтер будет мстить тайно, используя яд или другое подобное средство, которое легко подскажет его извращенный ум.
Кледра, лежавшая у его ног, мешала графу забыть о ее окровавленной спине.
Он повторял себе, что только человек не в полном разуме мог сотворить такое с женщиной, тем более — столь юной и хрупкой, как Кледра.
Граф снова и снова думал, что, проведи она всю ночь, а возможно, и следующий день привязанной к перекладине, она могла бы умереть. Эта мысль приводила его в такую ярость, что между его бровями легла глубокая морщина. Только Эдди сможет понять, что он чувствует, думал граф Пойнтон, продолжая погонять лошадей.
Немного времени спустя граф уже въезжал в массивные впечатляющие ворота.
Огромный дом, который принадлежал семье Пойнтонов более двух столетий, казался особенно величественным, освещенный полуденным солнцем. Он стоял на берегу обширного озера, через которое был перекинут каменный мост.
Но граф направил фаэтон не к дому, а свернул налево и по узкой аллее, которая вилась среди деревьев, проехал через парк, пугая попадавшихся ему на пути оленей.
Проехав с полмили, фаэтон графа оказался перед другими воротами, которых не было видно от главного особняка. За ними в прекрасном цветущем саду стоял славный домик из красного кирпича, построенный во времена королевы Анны.
Граф, натянув вожжи, остановился перед входной дверью. Йетс спрыгнул и постучал в дверь медным молоточком, который висел сбоку.
Прежде чем дверь открылась, из конюшен, скрытых за деревьями, вышел старый конюх.
Он подошел к фаэтону и почтительно поклонился.
— День добрый, ваше сиятельство. Рад вас видеть!
— Я не задержусь здесь, Кобблер, — ответил граф, — но присмотрите за лошадьми, пока мы с Йетсом внесем в дом то, что привезли для ее светлости.
— Ага, милорд.
Граф закрепил вожжи, затем, когда входная дверь открылась, они с Йетсом осторожно подняли корзину с Кледрой и внесли ее в холл.
Седой глуховатый дворецкий приветствовал графа.
— Передайте свой жене, Доркинс, что я хочу поговорить с ней в Голубой спальне, — сказал ему граф.
— Моей жене, милорд?
— Да, Доркинс, вашей жене! — повторил граф, повышая голос.
Дворецкий побрел выполнять поручение, а Йетс и граф понесли корзину с Кледрой по резной деревянной лестнице на второй этаж.
По обе стороны длинного коридора располагались комнаты, но граф и Йетс миновали их.
Голубая спальня находилась в самом дальнем конце, ее окна выходили в сад за домом.
Это была очень нарядная комната, и граф подумал, что любой женщине понравились бы голубые занавески на окнах и белые панели, которыми были отделаны стены спальни со времени постройки дома.
Они поставили Кледру в корзинке рядом с кроватью, и граф наклонился и откинул муслин с ее лица.
Она не пошевелилась с момента их отъезда из Ньюмаркета и лежала тихо-тихо. Граф подумал, что, возможно, путешествие было слишком тяжело для нее. В этот момент в комнату вошла миссис Доркинс.
Эта пожилая женщина еще до замужества служила горничной матери графа, поэтому он знал ее с самого детства.
— Мастер Леннокс! — воскликнула миссис Доркинс и, спохватившись, поспешно присела в реверансе:
— То есть — ваше сиятельство!
— Мне нужна ваша помощь, Ханна!
— Моя помощь, милорд?
Она заметила корзину на полу и направилась к ней, восклицая:
— Боже, что это у вас здесь, ваше сиятельство?
— Кое-кто, кому необходимы ваши уход и забота, — ответил граф.
На лице Ханны было написано удивление, и он добавил:
— Йетс останется здесь и объяснит вам, что нужно делать и как сохранить это в тайне. А я пока спущусь поздороваться с бабушкой.
— Ее сиятельство будет так рада вам, милорд, — ответила миссис Доркинс. — Она только сегодня утром вспоминала, что вы давно не навещали нас.
— Я знаю, Ханна. И еще знаю, что расскажу ее сиятельству что-то, что будет для нее лучше любого лекарства.
С этими словами он вышел, оставив дверь открытой.
До него донеслись слова Йетса. Тот начал подробно объяснять, почему они здесь.
Граф спустился по лестнице в комнату в центре дома, которая раньше служила салоном, а теперь бабушка превратила ее в свою спальню.
Старая леди не выходила из комнаты и только иногда покидала кровать, чтобы посидеть в кресле у окна. Но она настояла, чтобы все, что ее окружало, было как можно красивее.
Ей хотелось, чтобы у тех, кто навещал ее, оставалось чувство, что она окружена красотой, да и сама все еще остается столь же прекрасной, какой была, когда ее провозгласили одной из самых прелестных женщин высшего света.
Вдовствующей графине было под восемьдесят, но время пощадило классические черты ее лица, и хотя его бороздили морщины, которые причиняли ей много страданий, любой художник согласился бы, что она необыкновенно прекрасна.
Впрочем, графиня была душой общества не только благодаря своей красоте.
Она была умна и остроумна, и любой мужчина, встретив ее впервые, желал снова увидеть ее, и не только для того, чтобы осыпать красавицу комплиментами. Разговор с ней вдохновлял и воодушевлял поклонников графини.
Граф постучал в дверь, и горничная, открыв ему, радостно воскликнула:
— Это вы, милорд! А ее сиятельство так хотела увидеть вас и все размышляла, почему же вы так давно не навещали ее.
— Ну, вот я и приехал, — ответил граф. — Рад видеть вас здоровой, Эмма.
Старая горничная присела в реверансе и вышла из комнаты, оставив графа наедине с бабушкой.
Окинув взглядом комнату, он увидел, что она сидит в кресле подле окна, ее ноги укрывало горностаевое покрывало, немного пожелтевшее от старости.
На ней, как обычно, было множество драгоценностей, которые сверкали в солнечных лучах.
Графиня никогда не допускала к себе никого, пока горничная не причешет ее и не нанесет на лицо румяна и пудру, как полагалось в годы ее молодости. И никогда графиня не забывала о своих сказочно прекрасных драгоценностях.
Граф направился к ней, и она протянула руки ему навстречу. От этого движения ее бриллианты заиграли всеми цветами радуги.
— Леннокс! Куда же ты пропал, проказник! Я думала, ты забыл обо мне.
Граф поцеловал руки бабушки, затем поцеловал ее в щеку и сел в кресло рядом с ней.
— Вы прекрасно выглядите, бабушка! Ждете какого-нибудь пылкого поклонника?
— Ну и льстец же ты!
Но при этом вдовствующая графиня не могла сдержать улыбку удовольствия.
— Я нарядилась, — продолжала она, — потому что, если нет никого, кто восхищался бы мной, я намерена восхищаться собой сама. В это время года все наслаждаются Лондонским сезоном, кроме меня.
— А я был в Ньюмаркете.
— Я так и думала. И сколько заездов ты выиграл?
Граф засмеялась.
— Это вы льстите мне, бабушка. Большинство людей спросили бы, выиграл ли я вообще.
— Брось со мной эту притворную скромность, — сказала графиня почти резко. — Ты знаешь так же хорошо, как и я, что выигрываешь и собираешься выигрывать дальше.
Читать «Рейсинг ньюс» становится почти скучно.
При этом она бросила взгляд на газеты, что лежали на стуле рядом с ней, и граф не удивился, заметив среди них и спортивные выпуски, которые обычно читались только джентльменами и которых он никогда не видел в гостиной какой-нибудь другой дамы, кроме своей бабушки.
— Так как вы, конечно, уже читали, какие забеги я выиграл вчера, могу сказать только, что я выиграл Сефтонский приз с единственной лошадью, которую выставлял сегодня.
— Хорошо! — удовлетворенно заметила графиня. — Но раз ты уже здесь, ты, должно быть, уехал из Ньюмаркета, не досмотрев последние три заезда.