– Мы ищем мистера Стивена Бейтса. Как я понимаю, он живет здесь?
– К сожалению, больше не живет. Он на днях отправился в Бостон. Он обычно проживает там.
– Вы можете дать мне его адрес?
– Семнадцать, Рэндл Плейс.
– Благодарю вас, сэр,– сказал доктор Лэпхем и протянул руку.
Несколько удивленный этим неожиданным проявлением любезности, Дюарт протянул свою; но едва его пальцы коснулись пальцев Лэпхема, как он издал хриплый крик и отпрянул назад, одной рукой цепляясь за дверь. На его искаженное лицо страшно было смотреть; подозрительность сменилась невыразимой ненавистью и яростью; более того, по его глазам было видно, что он начинает все понимать. Только мгновение он стоял в нерешительности, затем с силой захлопнул дверь. Каким-то образом он узнал странный браслет на руке Лэпхема.
Доктор Лэпхем с невозмутимым спокойствием пошел обратно к машине. Когда я уселся за руль, он посмотрел на свои часы:
– Дело идет к вечеру. У нас мало времени. Полагаю, что он вечером пойдет к башне.
– Вы ему дали что-то вроде предупреждения. Почему? Наверное, лучше было бы, если бы он ничего не знал.
– А почему он не должен знать? Лучше, что он знает.
Давайте не тратить время на разговоры. У нас много дел до наступления ночи. Нужно быть на месте до захода солнца, а ведь еще придется заехать в Архам и взять то, что нам понадобится сегодня вечером.
За полчаса до захода солнца мы уже шли пешком через Биллингтонову рощу, приближаясь с запада, так что из дома нас видеть было нельзя. Уже наступали сумерки. Густая растительность тоже мешала нашему продвижению, тем более что мы были тяжело нагружены. Доктор Лэпхем не забыл ничего. Мы несли с собой лопаты, фонари, це мент, большой кувшин с водой, тяжелый лом и прочее. Вдобавок доктор Лэпхем вооружился старомодным пистолетом, стрелявшим серебряными пулями. Он взял с собой схему, оставленную нам Бейтсом, на которой было показано, где он закопал большой серый камень с символом Старших Богов.
Чтобы избежать ненужных разговоров в лесу, доктор Лэпхем заранее объяснил, чего он ждет: с наступлением ночи Дюарт, то есть Биллингтон, и, возможно, индеец придут к башне, чтобы заниматься своими адскими делами. Наши действия были продуманы заранее. Мы должны без промедления отрыть камень и приготовиться: замесить цемент и так далее. Дальнейшее зависело от доктора Лэпхема, который строго наказал мне не вмешиваться и быть готовым безусловно подчиняться его командам. Я обещал ему это, хотя и мучимый дурными предчувствиями.
Наконец мы подошли к окрестностям башни, и доктор Лэпхем быстро нашел место, где Бейтс зарыл камень с печатью. Он без труда вырыл его из земли, пока я смешивал цемент, и вскоре после захода солнца мы уже были готовы и начали наблюдать и ждать. Сумерки уступили место ночной тьме; из болота за башней донесся обращенный к востоку адский вибрирующий шум лягушачьих голосов, а над болотом бесконечное мелькание беспорядочных огоньков выдавало присутствие мириад светляков, чье белое и бледно-зеленое свечение окружало ореолом болото и лес; козодои начали петь жалобными голосами в каком-то странном, неземном ритме и, казалось, в унисон.
– Они рядом,– предупреждающе прошептал доктор Лэпхем.
Голоса птиц и лягушек поднялись до жуткой интенсивности, огласив сумасшедшей какофонией ночной лес.
Звуки пульсировали в таком ритме, что мне казалось невозможным вытерпеть этот адский гул. Затем, когда хор голосов достиг абсолютного пика, я почувствовал прикосновение руки доктора Лэпхема. Без слов было ясно, что Амброз Дюарт и Квамис приближаются.
Я вряд ли могу заставить себя быть объективным, описывая остаток ночи и события, которые произошли, хотя это дело далекого прошлого, и жители Архама и близлежащих селений наслаждаются ощущением мира и покоя, которого они не имели на протяжении более двух столетий. Итак, Дюарт, или скорее Биллингтон в обличье Дюарта, появился в отверстии крыши башни. Доктор Лэпхем удачно выбрал место для нашего укрытия: отсюда мы могли видеть сквозь листву все действие целиком, и вот в этом отверстии, обрамленном листвой, вскоре появилась фигура Амброза Дюарта, и почти одновременно его голос, поднявшийся до жутких, отвратительно высоких нот, начал произносить первобытные слова и звуки. Голова его была поднята к звездам, а взгляд и слова направлены в космос. Голос его звучал ясно, перекрывая сумасшедший гам лягушек и козодоев:
– Йа! Йа! Н'гаа, н'н'гаи-гаи! Иа! Иа! Н'гаи, н-яа, н-яа, шоггог, фтагн! Иа! Иа! Н'гаи, и-ньяа, и-ньяа! Н'гаа, н'н'гаи, ваф'л фтагн – Йогг-Сотот! Йогг-Сотот!..
В деревьях забушевал ветер, спускавшийся откуда-то сверху, воздух стал прохладным, а голоса лягушек и козодоев, как и мерцание светляков, стали еще яростнее. Я встревоженно повернулся к доктору Лэпхему как раз вовремя, чтобы увидеть, как он тщательно прицелился и выстрелил!
Я повернул голову. Пуля попала в Дюарта; он откачнулся назад, ударившись о раму проема, и упал вниз головой на землю. В то же мгновение в отверстии появился индеец Квамис и разъяренным голосом продолжил ритуальное заклинание, начатое Биллингтоном:
– Иа! Иа! Йогг-Сотот! Оссадогва!… Вторая пуля доктора Лэпхема попала в индейца, который не упал, а, казалось, просто переломился пополам.
– Ну, а теперь,– сказал доктор холодным, суровым голосом,– ставьте этот каменный блок на место!
Я схватил камень, он – цемент, и мы побежали среди дьявольской, жуткой какофонии лягушек и козодоев, продираясь через кусты, не замечая боли, к башне. Ветер крепчал, воздух становился все холоднее. Но перед нами маячила башня, а в башне – отверстие, в котором были видны звезды, и – о, ужас! – что-то еще!
Я не знаю, как мы пережили ту незабываемую ночь, тот кошмар, который до сих пор не отпустил меня. Я только смутно помню, что мы наглухо закрыли отверстие и предали земле останки Амброза Дюарта, свободного, наконец, от злобной колдовской власти Ричарда Биллингтона. Доктор Лэпхем уверил меня, что исчезновение Дюарта не припишут каким-то неизвестным, загадочным причинам, а те, кто ждет, что оно вновь появится, как это случалось с другими, ждут напрасно. Я помню, как доктор Лэпхем сказал, что от Квамиса осталась только вековая пыль: он был уже два столетия мертв и ходил только благодаря злому колдовству Ричарда Биллингтона. Мы разорвали этот круг камней; разрушили и закопали саму башню снизу доверху, так, чтобы грозный серый камень с символом Старших Богов не был потревожен, погружаясь в землю. Там же, в земле, мы при свете фонаря нашли странные кости, пролежавшие много десятилетий, со времен древнего волшебника Мисквамакуса, главы племени вампанаугов.
Я смутно помню, как мы полностью разрушили это великолепное окно в кабинете, приготовили к транспортировке ценные книги и документы, чтобы передать их библиотеке Мискатоникского университета; как мы собирали свои принадлежности; как мы ездили опять за книгами и документами из дома Биллингтона; как мы уехали перед рассветом. Повторяю, у меня об этом очень смутные воспоминания; я знаю только, что это было сделано, ибо я заставил себя посетить этот бывший остров в притоке, названном Мисквамакус во времена Ричарда Биллингтона, говорившего языком одержимого Амброза Дюарта, и я не увидел ничего. Ни следа не осталось ни от башни, ни от круга камней, места Дагона, ни от Оссадогвы, ни от ужасной Твари с той стороны, Таившейся у Порога, ожидая, когда ее призовут.
Обо всем этом – только слабое, мимолетное воспоминание, ибо в отверстии, где я ожидал увидеть лишь звезды, среди тошнотворного трупного запаха, лившегося Оттуда, я увидел не звезды, а солнца, те солнца, которые в свои последние мгновения видел Стивен Бейтс, огромные шары света, массой двигавшиеся к отверстию; и не только это, но и то, как лопнул ближайший ко мне шар, и из него поте кла протоплазма, черная плоть, соединявшаяся воедино, формируя то отвратительное ужасное существо из космоса, исчадие тьмы доисторических времен, аморфное чудище со щупальцами, таившееся у порога, чье обличье состояло из мешанины шаров; несущего погибель Йогг-Сотота, пенящегося, как первобытная слизь в молекулярном хаосе, вечно за пределами бездонных глубин времени и пространства.