наших ПС-5. Я рванул ручку на себя, добавил газу и стал пробиваться вверх. Слой облаков оказался
толщиной в две с половиной тысячи метров. Когда поднялся над ними, просто не верилось: над головой
чистое небо и ослепительно светит солнце.
Что делать дальше? Лететь в Николаевск рискованно. Судя по сводке, там тоже снегопад. При посадке
будешь из облаков выходить и врежешься в сопку, которых немало возле города.
В этом полете я остро почувствовал ответственность за судьбу челюскинцев. Прежде, наверное, пошел
бы на риск, сейчас поступить так не мог. Ничего не поделаешь, придется возвращаться.
Через два часа сажусь в Хабаровске. Подбегают механики:
— С мотором что случилось?
— Нет, — говорю, — мотор работает превосходно. Погода заставила вернуться.
На второй день вылетел вновь. Полпути до Николаевска проделал и попал в пургу. Самолет начало
кидать из стороны в сторону. Механик толкает в плечо.
— Давай вернемся в Мариинск. Там на реке я видел подходящее место.
Механик был прав, следовало прервать полет...
Тут же после посадки на льду Амура самолет окружили жители поселка — сначала вездесущие ребята, потом мужчины. Всей компанией провожали нас на метеорологическую станцию. Там сообщили, что в
Николаевске погода такая же скверная. [50]
Утром следующего дня метель прекратилась, и я благополучно достиг Николаевска. Галышева и
Доронина там не оказалось, они уже вылетели. К вечеру я догнал их в Охотске. Все были довольны, что
опять собрались вместе.
Из Охотска до бухты Ногаево летели на высоте две тысячи метров. День был ясный, но как нас качало, в
какие «ямы» мы проваливались! Смотришь на высотомер — две тысячи двести, и вдруг стрелка скачет
вниз, уже тысяча восемьсот. Мне было не так страшно, у меня машина пилотажная, а Галышеву и
Доронину крепко досталось. После нам рассказывали, что в этот день в Японии тайфун разрушил целый
город и потопил несколько пароходов. Мы попали в его крыло.
В Ногаеве пришлось сидеть пять суток. Гижига сообщала, что у них свирепствует пурга.
Вылетели только 27 марта. Сначала погода благоприятствовала, но потом стала ухудшаться. Я обогнал
товарищей и пошел впереди, чтобы избежать столкновения. До Гижиги дошел благополучно, но, когда
увидел приготовленный для нас аэродром, ужаснулся. Границы площадки были обозначены бревнами, к
тому же ветер, как назло, боковой, а люди, готовившие посадочную площадку, перестарались. Кто-то в
какой-то инструкции вычитал, что посадочное «Т» кладется против ветра. Вот и перехватили всю
площадку черным полотном. А так как ветер его сдувал, полотно придавили опять же бревнами.
Для посадки места осталось совсем мало. Я сделал над аэродромом круг, другой, третий. «Не год же, —
думаю, — летать! Надо садиться». Сел хорошо.
Потребовал срочно убрать бревна и выложить знак вдоль площадки. С минуты на минуту могли
показаться товарищи. У них тяжелые самолеты, и сесть им еще труднее, чем мне.
Но Галышев и Доронин тогда не прилетели: вернулись в Ногаево. На другой день они были приняты по
всем правилам аэродромной службы...
Четвертого апреля наконец прилетели в Анадырь и стали готовиться к последнему прыжку.
Перед вечером в дом, где мы остановились, вошли два измученных человека в грязных комбинезонах.
[51]
Это оказались механики самолета Демирова из группы военного летчика Каманина.
Отогревшись, они рассказали нам о своих злоключениях. Оказалось, накануне они вылетели из Майна-
Пыльгина. Достигли Анадырского залива, но там попали в такую густую дымку, что Анадырь найти не
смогли. Заметили яранги, решили сесть, чтобы определиться. К сожалению, чукчи по-русски не
говорили.
Пришлось лететь дальше. Еще шесть раз садились, и опять без толку, ориентировки так и не
восстановили. Бензина осталось совсем мало. В седьмой раз сели у домика, надеясь хоть там встретить
русского. Но дом оказался рыболовным сараем, где не было ни единого живого существа. Посреди сарая
лежали две железные бочки. Демиров зло толкнул одну из них, она еле качнулась. Открыли, и, о счастье, в ней оказался бензин... Полторы бочки вылили в баки, а на оставшемся стали греть воду для мотора.
Но двигатель не завелся. Не было сжатого воздуха, да и людей не хватало. Тогда механики отправились за
помощью и вот набрели на нас.
Начальник погранотряда выделил в их распоряжение пять красноармейцев с двумя собачьими нартами.
Погода улучшилась, но самолет Галышева подняться не может: отказала бензиновая помпа. Исправить ее
не так-то просто. Чтобы не терять драгоценного времени, мы с Дорониным решили лететь. Он ушел
раньше меня.
До Ванкарема осталось тысяча двести километров, а если по прямой, через Анадырский хребет, то всего
лишь шестьсот. Через хребет еще никто не летал, но я решил попробовать, слишком соблазнительно
сэкономить время. Этим же путем направился и Доронин.
Через час с минутами, миновав залив Креста, изменил курс и пошел прямо к горам. Под нами — ледяные
пики, где посадка — гибель. Шли только по компасу, потому что Анадырский хребет еще не был точно
нанесен на карту. К счастью, горы оказались невысокими. Поднявшись на тысячу восемьсот метров, самолет свободно пересек их.
Но при этом сильным боковым ветром меня снесло на запад, и я оказался левее Ванкарема. Вышел на
лагуну Амгуемы, а принял ее за лагуну Пынгопильхен, [52] так как на карте они удивительно похожи.
Когда показался мыс, оборачиваюсь к механику, кричу что есть силы:
— Ура, Ванкарем!
Подлетаю ближе, вижу: большие строения, две высокие радиомачты. А говорили, что в поселке всего
несколько яранг да один маленький домик фактории.
Сделал круг. Развернул карту, посмотрел внимательнее. Вот так Ванкарем! Да это же мыс Северный! На
двести километров пролетел дальше. Решил все же сесть и полностью заправиться горючим, чтобы на
этом же бензине из Ванкарема несколько раз слетать в лагерь челюскинцев. Нам говорили, что в
Ванкареме бензина мало и возят его туда на собаках из Уэлена.
Сел благополучно. Узнав, что Доронин уже в Ванкареме, я в тот же день вылетел туда.
Справа хорошо виден Анадырский хребет, слева — Чукотское море, сплошь покрытое торосами. Вскоре
показался мыс. Но по очертанию это не Ванкарем. Неужели опять промазал?
Делая круги, стал снижаться, стараясь точнее определить место.
Бортмеханик толкнул меня в плечо и показал вниз. Я думал, что он предлагает сесть, но,
присмотревшись, увидел собачьи нарты. Хотел сесть рядом и спросить людей, где этот таинственный
Ванкарем, но для посадки не оказалось подходящего места.
Пролетел над нартами, стараясь разглядеть, что за люди едут на них. Одеты в кухлянки, — значит, чукчи.
А куда едут — на базу или обратно, неизвестно. Решил сбросить вымпел с запиской. Может, среди
пассажиров найдутся такие, кто умеют читать по-русски, и тогда они укажут, куда лететь.
И вот вымпел сброшен. Пока я делал круг, люди успели прочитать записку и дружно замахали руками, показывая на восток. В благодарность я покачал машину с боку на бок.
После мы узнали, что люди, одетые в кухлянки, оказались челюскинцами, которых уже успели снять со
льдины. Они ехали в Уэлен.
В Ванкареме задерживаться некогда, надо сразу же лететь на льдину. Пока бортмеханик освобождал [53]
машину от лишнего груза, М. С. Бабушкин, являвшийся комендантом аэродрома, объяснял мне маршрут.
— Примерно через сорок минут на горизонте увидишь черный дым, — сообщил он. — В лагере жгут
большие костры.
Чтобы захватить со льдины больше людей, механика оставляю на берегу и вылетаю. От Хабаровска до