— Василий Васильевич, зайди, пожалуйста! — предложил он конструктору.
Войдя в кабинет, Власов не сел на предложенный Макаровым стул, а стоя сухо спросил:
— Чем могу служить, Григорий Лукич?
Веселов подошел к нему, посмотрел в глаза и попросил:
— Василий Васильевич, все ждут, что ты поможешь Макарову…
Власов пожал плечами.
— Я однажды хотел было помочь, да не впрок пошло. А сейчас тем более едва ли окажусь полезным.
— Но почему? Объясни.
— Дело в том, Григорий Лукич, что я не вижу той точки, на которой могли бы сойтись наши с Федором Ивановичем взгляды.
— Не видишь? — с сожалением спросил парторг. — Посмотри же внимательнее. Вот она, та «точка», на которой непременно должны сойтись ваши взгляды! С этими словами он сдернул шторку с доски и показал широким жестом.
— Полюбуйся, Василий Васильевич, какая рождается машина!
Власов мельком взглянул на чертеж и отвернулся. Затем медленно подошел ближе к доске и стал понимающими глазами пристально всматриваться в стреловидные очертания самолета.
В этот день Власов ушел с завода вместе с рабочими первой смены. Войдя в трамвайный вагон, сел в углу на боковой скамейке. Вскоре в этот же вагон вошла Мария Алексеевна Аксенова — сестра летчика Боброва. Власов притронулся было к своей шляпе, чтобы поздороваться, но трамвай резко тронулся с места, и Мария Алексеевна, пошатнувшись, оказалась далеко впереди.
Власов обрадовался, что она не заметила его. Он не сомневался, что она знала о его теперешнем положении. И брат мог рассказать, и Веселов, как члену партбюро. Ему было стыдно сейчас перед женщиной, которую когда-то в молодости любил и к которой до сих пор у него сохранилось светлое чувство. «Может быть, сойти мне незаметно?..»- мелькнула мысль.
На душе было тяжело. Еще вчера он лелеял мечту о славе и личном благополучии. Он был уверен, что Макаров «сорвется», что у него не хватит сил прошибить стену, что созданная конструкция самолета, уже воплощенная в зримую модель, будет построена и поднята в воздух… Но все рухнуло! То, что он сегодня увидел на чертежной доске в кабинете Макарова, убило его мечту.
На первой же остановке Власов вышел из трамвая. Спускаясь с передней площадки, он даже не оглянулся, боясь, что Аксенова спросит, почему он сходит. Но едва он прошел десяток шагов, как вдруг услышал сзади знакомый голос.
— Василий Васильевич, здравствуйте! Решили пешком прогуляться? Я тоже…
Власов вздрогнул и остановился. Рядом с ним стояла Мария Алексеевна, всунув руки в карманы коричневой тужурки. На ее усталом, все еще красивом лице теплилась ласковая улыбка.
— Здравствуйте! — проговорил он. И затем ни к чему добавил: — Пожалуйста!.. Погода такая чудесная…
Поздоровавшись, Мария Алексеевна объяснила:
— Я, собственно, живу недалеко, вон, посмотрите, — показала она на пригородный домик, терявшийся в зелени молодых тополей, тесным кольцом обхватывавших его с трех сторон. — Проведали бы, Василий Васильевич…
Власов приподнял глаза, посмотрел в умное лицо Марии Алексеевны и невольно сравнил ее со своей женой. Вывод был сделан не в пользу жены. Это неприятно смутило, И вместе с тем возникло сильное желание побыть немного наедине с этой далеко не безразличной ему когда-то женщиной, поговорить по душам, может быть, даже пожаловаться ей на судьбу. Хотелось успокоиться и как-нибудь позабыть хоть на время этот обидный день в его жизни.
В комнате Марии Алексеевны было тихо и уютно; вокруг стола, покрытого зеленой скатертью, стояло четыре стула. У одной из стен — диван, у другой — кровать с пышной горкой подушек. На письменном столе в углу аккуратными стопочками сложены книги, возле них красивый малахитовый чернильный прибор, развернутая книга, у самого края — радиоприемник.
— Живете в одиночестве, Мария Алексеевна… — заговорил Власов, присаживаясь к столу.
— Да вот так… — ответила уклончиво. — Посидите, я сейчас согрею чай.
Власов вдруг поднялся, приложил руку к груди.
— Извините, Мария Алексеевна, я, пожалуй, не стану вас затруднять… И работы у меня дома много. Поверьте слову, — поспешил он заверить ее. — В ближайшие дни навещу вас. Не сердитесь, пожалуйста!
Мария Алексеевна подступила к нему так близко, что ему стало слышно ее ровное дыхание.