— Люда! — воскликнул Трунин, смущенный прямолинейностью девушки.
Но Люда точно не слышала этого восклицания.
— Наша среда вам не нравится?
Приподняв брови, Власов некоторое время не мог произнести ни слова: никто здесь никогда не говорил с ним таким тоном.
— Вот как!.. — наконец, вымолвил он. — Редкое удовольствие доставила мне ваша откровенность, Люда. Можно прийти в восторг от темпов вашего роста, Людмила Михайловна! Когда вы так выросли?
— Когда вам было заметить это?.. — раздраженно упрекнула Люда. — Вас ведь сейчас беспокоит только собственная персона, Василий Васильевич.
— Зачем вы так, Людмила Михайловна? — пожал плечами Трунин, как только Власов отошел от него.
— Платон Тимофеевич, — быстро проговорила она, — но он же сам!.. Он нас олухами считает! Вы этого разве не замечаете?
— И замечать не хочу. Опомнится! Я уверен.
— Чем скорее, тем для него же лучше, — отвернувшись, ответила девушка.
После разговора с Труниным и Людой Власов пошел к главному инженеру. Хотел посоветоваться с ним — писать жалобу министру или не следует.
— А-а, Василий Васильевич! — удивленно встретил его Грищук. — Что у вас нового? Вы не заболели?
Власов объяснил, что он всю ночь не спал, думал о письме министру. Едва дослушав до конца, главный инженер вскочил и забегал по кабинету.
— Нет, Василий Васильевич, — возмутился он, — вы делаете одну глупость за другой!
Слова Грищука огорошили Власова. Вместо одобрения, которое он рассчитывал услышать, вдруг такое обвинение.
— Я ничего не понимаю, Павел Иванович, — собравшись с силами, проговорил Власов. — Что-нибудь случилось? Я никогда не видел вас таким раздраженным. В чем дело?
— Дорогой мой друг, — все так же резко продолжал Грищук, — теперь у нас с вами совершенно иная задача. Дело идет о нашей личной чести. Судьба имеет свойство поворачиваться то лицом, то спиной, да будет вам это известно. Одним словом, мы обязаны изменить наши с вами точки зрения, если- не хотим оказаться смешными. Вот так!
— Даже если для всего этого мне пришлось бы встать на колени перед Макаровым? — с чувством тревоги спросил Власов.
— Слушайте, Василий Васильевич!.. Я не думаю, чтобы вы не поняли меня.
— Но я хочу получить ваш ответ прямо.
— Ну что ж, я не заставлю упрашивать себя — Макаров выходит на большую дорогу, он становится большой величиной!
Власов почувствовал, что силы покидают его; с минуту он стоял недвижимо. Потом приоткрыл было рот, но Грищук предупредил его желание заговорить:
— Сегодня, кажется, выдают зарплату, идите ка получайте…
— Пока еще платят, хотите сказать? — еле сдерживаясь, проговорил Власов.
— Разумеется. Впрочем, не «пока». Вас ценят за заслуги в прошлом. Получайте!
— Получать зарплату, не спрашивая за что? — переспросил Власов. — Господи, до чего я дошел!..
На некоторое время воцарилась неприятное молчание. Грищуку хотелось как можно скорее выпроводить Власова.
— Вот так, дорогой мой. Идите, Василий Васильевич, развейтесь немного и подумайте…
— О чем?.. Кажется, я больше не в состоянии ни думать, ни принять какое-либо решение. Возня с Макаровым вымотала все мои нервы, а ваш совет выбил из меня последние силы. Совсем недавно вы уговаривали меня сопротивляться, а теперь…
Грищук приподнял руку, желая остановить его.
— Это вы преувеличиваете. Я вас не уговоривал. Прошу не путать разных вещей. Я советовал спорить, доказывать. Это верно! В споре рождается истина. И действительно, вы много спорили, но, к сожалению, доказать ничего не смогли. А раз не смогли, нечего хватать Макарова за горло!
Власов отлично видел, что на Грищука больше не оставалось никакой надежды. Главный инженер демонстративно отмежевывался от него, в этом не было сомнения.
— Так что, советуете идти получать зарплату? Ну, что же, получу, если уплатят и на этот раз, — вымолвил Власов таким подавленным голосом, каким о чем-нибудь говорят последний раз в жизни, и тотчас почувствовал, что Грищук ведет его к дверям, видимо желая поскорей выпроводить из кабинета. Отстранив руку главного инженера, не сказав больше ни слова, Власов вышел за двери.…В тот день Люда избегала встречаться взглядом с Труниным. Молча выполнила все его поручения, ничего при этом не говоря ему, ни о чем не спрашивая. Вечером, когда они, как обычно, вместе шли домой, Трунин заговорил первый:
— Людмила Михайловна, как я вижу, вы сердитесь на меня? Почему?
— Потому что вы позволяете Власову говорить всякую грубость, — заявила она. — А он торжестует.