В эти удушливо-знойные дни, когда в Европе назревала война, все страдания и горести, пережитые Салли в прошлую войну, нахлынули на нее снова. С ужасом слушала она, как Билл и Динни, всегдашние противники войны, говорили, что теперь вопрос стоит ребром — либо фашизм, либо демократия, и если начнется война, эту войну надо поддержать.
Ведь это будет война, которая положит конец фашизму — этому порождению оголтелой капиталистической агрессии, говорили они. Она будет вестись в защиту демократии и расчистит дорогу социальному прогрессу.
Но Салли старалась их не слушать: страх перед новой массовой бойней делал ее глухой к их доводам. Не могло быть сомнений в том, что эта война будет еще ужаснее, еще губительнее, чем прошлая. В Испании применяли отравляющие газы, новые виды оружия, бомбили города, истребляли мирное население — вот он, чудовищный хаос, который несет с собой новая война!
— О, Мари! — воскликнула Салли, забежав к подруге. — Невозможно поверить, что мы должны поддержать эту войну, если она все-таки начнется!
— А что же нам еще остается делать? — На поблекших щеках Мари вспыхнул румянец, глаза ее засверкали. — Не можем же мы допустить, чтобы Гитлер и Муссолини торжествовали победу. «Бешеные псы» — вот как их называют. Так что же, позволить им безнаказанно мучить и истреблять людей? Нет, их нужно посадить на цепь, их нужно уничтожить! Разве не так?
— Конечно! — Салли не могла себе простить, что взбудоражила подругу. Малейшая тревога вызывала мучительное сердцебиение у Мари. — Тебе вредно волноваться, дорогая. Поговорим о другом.
— Нет, нет, — покачала головой Мари. — Я должна высказать то, что у меня на сердце. — Помолчав, она добавила: — Другого пути нет. Приходится уничтожать, если не хочешь быть уничтоженным. Вот трагический тупик, в который мы зашли!
— Да ведь прежде всего пострадают безвинные люди, — с горечью промолвила Салли. — Погибнут миллионы честных юношей, а виновные выйдут сухими из воды.
— Ты рассуждаешь как мать, у которой отняли детей, — сказала Мари. — Но и я рассуждаю как мать, только я чувствую себя матерью всех юношей и девушек на земле, вскормленных и выпестованных другими женщинами. Что породило весь этот ужас и горе? Можем ли мы надеяться и верить, что для наших детей настанет когда-нибудь спокойная мирная жизнь? Можем! Но для этого мы должны смотреть фактам в лицо, мы должны быть сильнее, смелее, решительнее наших врагов и покончить со злом, которое мешает нам наладить мирную жизнь.
— В ту войну тоже говорили, что это будет война, которая положит конец войнам, — жалобно возразила Салли.
— Есть только один способ положить конец войнам, — сказала Мари. — И ты сама это знаешь, cherie! Помнишь, что говорил Динни? «Войны прекратятся, как только они перестанут быть источником наживы».
— Так будет при социализме, — сказала Салли. — Но золотопромышленники и крупные дельцы уже сейчас говорят о том, что в случае победы над Гитлером придется воевать с Россией, чтобы не дать распространиться социализму.
По губам Мари скользнула улыбка.
— Все может случиться, — сказала она со вздохом. — Но отец моего Жака всегда говорил, что процесс социального развития нельзя повернуть вспять. Он совершается медленно, но верно.
— Не мешало бы ему поторопиться, — с комическим нетерпением воскликнула Салли, улыбаясь Мари и стараясь ее подбодрить.
— Отрадно все же думать, что есть тут и наша лепта, — сказала Мари устало. — Меня уже не будет здесь, я этого не увижу… Быть может, и тебе, cherie, не доведется, но…
— О, Мари! — снова воскликнула Салли, впервые давая волю своей скорби. — Я не могу и подумать об этом… о разлуке…
Открытый, ясный взгляд Мари проник ей в душу.
— Не грусти обо мне, дорогая, когда меня не станет, — сказала она. — Вспоминай, как мы любили друг друга, как много радостного пережили вместе. Обещаешь?
Глаза Салли были полны слез; она молча поцеловала подругу.
Миссис Миллер принесла Мари ужин, и Салли ушла. Но она снова заглянула к подруге в тот вечер, боясь, что их беседа днем слишком ее утомила. У мадам Робийяр был тяжелый сердечный припадок, сказала миссис Миллер, но теперь ей лучше. Салли прошла к Мари в комнату и села у ее постели. Мари спала, но при слабом свете ночника, горевшего на столике у кровати, Салли увидела, что в изможденных чертах ее лица произошла перемена. Казалось, жизнь капля за каплей уходит из нее. Мари открыла глаза и, увидев Салли, сделала слабую попытку улыбнуться.