Впрочем, одна их проделка привела в возбуждение весь город: они решили пробраться в «свай», популярный игорный притон на вершине холма, неподалеку от старой гостиницы «Восходящее солнце». Там шла запрещенная игра в ту-ап, и ни одной женщине не разрешалось ступать в священные пределы. Пэт и Пэм пришло в голову переодеться в мужское платье и вместе с Уолли О’Брайеном и Кимом Линдсеем проникнуть в это запретное место. Притон содержал местный старожил, очень гордившийся своим заведением. Он уверял, что игра у него ведется честная, без всякого надувательства, и что вообще ту-ап — самая безобидная из всех азартных игр. Его заведение существовало уже немало лет, и полиция смотрела на это сквозь пальцы, хотя отлично знала, что на вершине холма, всего в какой-нибудь миле от Боулдера, за изгородью из колючего кустарника каждый день собирается толпа мужчин и подростков и с азартом ставят на «орла» или «решку».
На подступах к игорному притону стояли дозорные; они обязаны были предупреждать игроков о приближении полиции или каких-либо подозрительных незнакомцев. Игроки толпились вокруг площадки. Единственное, на что здесь можно было присесть, это на перевернутые плевательницы, и Уолли сразу смекнул, что дело дрянь, когда двое из сидевших поднялись, уступая место пришедшим с ним развязным юнцам. Это было нарушением установленных правил, и владелец притона, естественно, не мог примириться с таким подрывом своего авторитета. Он предложил Уолли представить его юным дамам и вежливо попросил их удалиться.
— В азарте игры люди забываются и иной раз позволяют себе не совсем пристойные выражения, — пояснил он.
Пэт и Пэм пустили в ход все свои чары, чтобы вымолить разрешение остаться. Но старик в порыжелом пальто и помятой фетровой шляпе, с бриллиантовым перстнем на мизинце любезно, как истый джентльмен, вывел их за изгородь и, распахнув дверцу стоявшего там новенького роллс-ройса, приказал шоферу отвезти барышень Гэджин обратно в Калгурли.
— Возможно, я последний мерзавец, сударыни, — сказал он, снимая шляпу и с достоинством отвешивая изысканный поклон, — но есть одна вещь, с которой я никогда не смогу примириться. Это — сквернословие в присутствии дам.
Пэт и Пэм сами рассказали обо всем Динни. Билла чрезвычайно забавляла дружба, завязавшаяся между старым золотоискателем и дочками Пэдди Кевана. Динни опровергал теперь все, что говорилось о них дурного, и не давал никому слова сказать против Пэт и Пэм. Он соглашался, что они немного своевольны и, что называется, «без предрассудков», но надо же им как-то отстаивать свою независимость, чтобы не плясать под дудку Пэдди.
— И это им отлично удается, будьте покойны, — ухмыльнулся Динни. — Если б Пэдди знал, на что идут его денежки, его хватил бы удар.
Незадолго до этого Динни передал Биллу десять фунтов в фонд помощи испанским республиканцам, сказав, что это от лица, пожелавшего остаться неизвестным, и теперь Билл догадался, от кого эти деньги.
Как выяснилось, Динни встретил обеих сестер, блуждая как-то у подножия Маританы. Он показал им, где было впервые найдено золото, и рассказал немало историй о старых временах. С тех пор они часто виделись. Иногда — как не замедлил установить Билл, а вслед за ним и его бабушка — они даже заранее уславливались о встрече. Это особенно возмутило Салли. Но Динни заявил, что Пэт и Пэм — славные, неглупые девушки, ему давно не доводилось видеть таких, да и вообще не могут они отвечать за то, что их мать вышла замуж за Пэдди Кевана.
Пэм нарисовала портрет Динни. Мазня какая-то, да и только! — заявила Салли. Разве это Динни? С таким же успехом можно сказать, что это — расплывшийся блин. Да она сама нарисовала бы лучше. Но Динни чрезвычайно гордился портретом и утверждал, что миссис Салли ничего не понимает в современном искусстве.
Художница и не ставила себе целью снять с него копию, возражал ей Динни. Она просто хотела изобразить старого золотоискателя, освещенного ярким солнцем, а вокруг красную землю приисков, показать, какой демон вселяется в человека, когда он ищет золото.
— Пэм говорит, — добавил он с лукавой усмешкой, словно ему самому казалось чудным толковать о таких вещах, — что настоящее произведение искусства — это когда художник передает вещь так, как он сам ее видит, а не так, как ее видят другие.