Билл чувствовал, что для Дика будет большим облегчением, если он не явится на свадьбу, а потому Эйли и Салли сопровождал Фриско. Динни не пригласили, и это сначала так возмутило Салли, что она решила тоже не идти.
— Ну, что ты, мама, — взмолилась Эйли. — А я-то надеялась, что ты будешь там со мной.
— Если тебе так хочется, я пойду, но только ради тебя, дорогая, — ответила Салли. — Всем известно, что Динни — член нашей семьи, и Дик должен был позаботиться о том, чтобы его пригласили.
— Конечно, должен, — вздохнула Эйли.
Но потом Салли была только рада, что Динни не присутствовал на свадьбе.
— Не свадьба была, а настоящие поминки, — рассказывала она, вернувшись домой. — Лэнгриджи держались так, точно их постигла кара небесная. Миссис Лэнгридж в церкви и во время бала то и дело прикладывала платок к глазам и всхлипывала, а папаша Лэнгридж все ходил и охал: тяжело, мол, терять единственное дитя — и что за упрямые девушки пошли нынче! Вы бы, Динни, ни за что этого не выдержали. Я так и кипела от злости, а у бедняжки Эйли был не менее убитый вид, чем у миссис Лэнгридж.
Прошло несколько месяцев прежде чем Эйли смогла наконец прийти в себя. Салли знала, что она лишь усилием воли заставляет себя выполнять обычную работу, что в глубине души она по-прежнему оплакивает Тома и болезненно переживает отступничество Дика.
Но вот накануне рождественских праздников она забежала к Салли, веселая, улыбающаяся, почти такая же оживленная, как прежде. Они с Надей ходили на концерт, который монастырская школа ежегодно устраивала для своих воспитанниц.
— Это Надя упросила меня пойти, — рассказывала Эйли. — Она ужасно волновалась: ведь должна была играть Лючия Россини, а монахиня, которая учит Лючию, говорит, что девочка обещает стать второй Эйлин Джойс.
Салли хорошо знала семью Россини, ближайших соседей Эйли, к которым Надя относилась как к родным. В этом семействе бедняка-рудокопа было столько народу, что и не сосчитаешь. Салли смутно помнила, что там три мальчика, грудной младенец да еще Роза, Лючия и Мария, которых Надя называет своими «лучшими подружками». Розе, старшей девочке, пришлось бросить школу, чтобы помогать матери нянчить малышей, а ведь ей и самой едва исполнилось двенадцать лет. Она куда серьезнее относится к своим обязанностям, чем миссис Россини, говорила Эйли. Посмотреть на нее — настоящая Золушка, всегда в хлопотах и заботах, но Надя в ней души не чает.
Эйлин Джойс была известная пианистка, жившая в Лондоне. Эйли знала ее еще веснушчатой девчушкой, бегавшей по Боулдеру. А сейчас из Лондона часто передавали по радио ее концерты. Лючия, которую сравнивали с нею, выступала вчера впервые, и потому концерт этот был событием для семейства Россини.
— Концерт был прекрасный, — рассказывала Эйли. — Дети очень хорошо исполнили несколько гимнов и хоров. А Лючия!.. У девочки безусловный талант, бабушка. Посмотрела бы ты, как она спокойно сидит на своем табурете за роялем, как серьезно и сосредоточенно играет! Она исполняла сложнейшие вещи — Моцарта, Баха — и все наизусть! Трудно даже представить себе, что это та самая девочка, которая вместе с Надей гоняет по двору консервные жестянки и наравне с другими ребятами визжит, точно ее режут. До выступления Лючии дети в передних рядах вертелись и болтали без умолку. Монахини, все в черном, стояли в проходах и то и дело шикали на них. Но когда Лючия заиграла, все замерли. Дети слушали, не сводя с нее глаз, а когда она встала, слегка поклонилась и чинно сошла с эстрады, захлопали, как сумасшедшие.
— Но во время последнего номера, мама, получился ужасный конфуз. — И Эйли рассмеялась своим серебристым смехом. — На сцену вышел хор, и дети опустились на колени спиной к залу, готовясь исполнить «Ave Maria». Старая монахиня, дирижировавшая хором, стояла лицом к певчим и, естественно, не могла видеть девочек в последнем ряду. А у одной из них задралось платьице, и так она и стояла, повернувшись к слушателям голым задиком — таким невинным, очаровательным ребячьим задиком.
Монахини в зале ужасно смутились и не знали, что делать. Они не могли ни прервать пения, ни окликнуть девочку; наконец они молитвенно закатили глаза, очевидно, надеясь, что и аудитория последует их примеру. Только кое-кто из самых маленьких заахал и захихикал. Девочка, у которой задралось платьице, была Мария Россини, и Надя чуть не умерла со стыда. Я слышала, как Роза с большим достоинством говорила потом: «У Марии, конечно, есть штанишки, только они сейчас в стирке».