— Калгурла говорит, что слово «вонгаи» из языка племени эджудина, — пояснил Ральф. — Теперь племена перемешались, разбрелись, и все мы называем себя вонгаи или вонгудда. Это одно и то же, только на разных наречиях.
— Но ведь мы хотим знать, как назывались тогда племена, Ральф, — возразил Динни. — Помнится, один человек из Норсмана говорил, что он из племени мульба.
— Кабул, — пробормотала Калгурла и начала что-то объяснять Ральфу на своем наречии.
— Калгурла говорит, она из племени кабул, ее племя кочевало вокруг Кулгарди и Калгурли, — перевел Ральф. — Дуиди, ее муж, пошел на север с одним из первых старателей, и она тоже пошла с ним. Они долго жили с племенем ялиндарра. Потом там была большая война. Дуиди умер. И Калгурла вернулась к своему племени.
Откуда-то, жужжа, как рассерженный шмель, снова появился спинифекс. Он был явно встревожен приездом белых и их расспросами о названиях племен. Он разогнал женщин, окружавших Пэм, а на остальных прикрикнул, чтобы они не позволяли девушке рисовать себя.
— Усатый Джонни говорит, это плохо, когда белая женщина забирает у тебя тень, — со смехом объявил Ральф.
— У австралийских кочевников существует такое поверье: если кто фотографирует или рисует их — значит он забирает у них тень, и человек после этого умирает, — объяснила Салли, заметив недоумение Пэт. — Молодежь, вроде Ральфа, этим уже не запугаешь, а старики все еще боятся.
— Моя жена Люси, — сказал Ральф, указывая взглядом на молодую женщину, подошедшую и ставшую с ним рядом. Ее распущенные волнистые волосы, очень светлые да еще выгоревшие на солнце, казались неудачно выкрашенными. На солнце они отливали золотом. Однако, по словам Динни, это была чистокровная австралийка. Динни доводилось встречать и других австралиек с такими же волосами, и это были вовсе не метиски.
Люси — очень стройная в своем бледно-голубом ситцевом платье — фыркнула и спряталась за спину Ральфа. Она держала за руку мальчика, совсем голенького, если не считать изодранной рубашонки, едва доходившей ему до пупка.
— Мой сын, — с гордостью и любовью заявил Ральф.
В эту минуту от толпы отделилась худенькая девочка, очень грязная и оборванная.
— А это Вероника, — сказал он. — Она сильно болеет. Вся в болячках.
При взгляде на это заброшенное маленькое создание с большими голодными глазами у Салли заныло сердце. Она догадалась, что у девочки венерическая болезнь. Надо как-то спасти бедного ребенка. Но Салли знала, что кочевники решительно воспротивятся всякой попытке увезти Веронику из лагеря. Девочка, конечно, уже обещана в жены кому-то из мужчин.
Старуха с воспаленным морщинистым лицом и красными глазами подбежала к Веронике и увела ее прочь.
— Надири сказал, что это болезнь белых, — пояснил Ральф. — Старая Гининга боится, что придет полиция и заберет девочку.
Салли оделила детей леденцами, яблоками и апельсинами и дала несколько пачек печенья и две банки джема Калгурле — она знала, что старуха поделится с остальными.
Тем временем Пэм успела познакомиться кое с кем из женщин.
— Это Мэри Хохотушка, — сообщила она и рассмеялась, глядя на дебелую молодую женщину в красном платье, очень чистенькую и круглоглазую. — Она работает на ферме у миссис Браун. А это Канэгира. Бедняга — ее прозвали Сломанный Нос!
Нос Канэгиры, застенчивой широкоскулой женщины, действительно был сломан — над ее большим перекошенным ртом торчал какой-то обрубок. Видно, еще в детстве кто-то нанес ей сильный удар по лицу. Карие глаза Канэгиры смотрели так печально, словно она ни на минуту не забывала о своем уродстве. Ее рваное голубое платье было все в грязи.
— Это жены Коббера, — пояснил Ральф. (Коббер был второй гуртовщик.) — Они всегда дерутся. Коббер больше любит Сломанный Нос.
Мэри прыснула, а у застенчивой Канэгиры рот еще больше скривился в улыбке — казалось, они смеялись над чем-то, известным только им одним.
В отдалении показалась высокая круглолицая, уже не молодая женщина. Из-под ее измятого платья в цветочках торчали худые черные ноги. Она повязывала на ходу голубой фартук поверх выступающего живота и весело улыбалась.