— Постыдись, Мэри, — крикнула она, — у тебя нижнюю юбку видно!
Мэри Хохотушка без всякого стеснения задрала подол своего красного платья и подоткнула повыше грязное тряпье под ним.
— Никак это Налка! — воскликнула Салли. — Помнишь, как ты приезжала ко мне в Хэннан вместе с Маританой.
— Угу, — кивнула Налка, и лицо ее помрачнело.
Салли поняла, что допустила ошибку, упомянув о Маритане. Лица вокруг нее стали суровыми, с них исчезла улыбка: люди исподтишка обменивались взглядами, угрюмо переступали с ноги на ногу. Туземцы никогда не говорят о своих покойниках, а имя Маританы напомнило им о ее трагедии и о том, что тайна смерти этой женщины так и осталась нераскрытой. Салли готова была побить себя за то, что упомянула о ней.
— Ты ведь жила тогда при миссии, — весело, как ни в чем не бывало, продолжала Салли, обращаясь к Налке. — Миссис Браун говорила мне, что ты работаешь на ферме: готовишь, говорят, замечательно и стираешь, как никто.
Налка заулыбалась, лицо ее сразу просветлело.
— Куда там, совсем обленились старые кости, — с довольным видом заявила она. — Сижу на одном месте, хожу немного туда-сюда. Хорошо здесь, много еды, много цветов. Дочка моя — Сэйди — в миссии, совсем большая стала, пишет письма.
Из висевшего у нее на поясе мешочка Налка достала клочок грязной бумаги. Сама она не умела ни читать, ни писать, но очень гордилась успехами дочери.
— Расскажи им, — кивнула она в сторону Пэт и Пэм, — что моя дочь Сэйди пишет в письме.
Салли прочитала вслух письмо, написанное четкими круглыми буквами.
«Дорогая мама, — говорилось в нем, — надеюсь, ты в добром здоровье. Мне здесь очень хорошо. Целый день мы молимся богу. Надеюсь, ты тоже молишься и воздаешь хвалу господу. Надеюсь также, ты не пьешь пиво и не ходишь в кино. Это большой грех. Я так счастлива, что Иисус хранит меня. Твоя любящая дочь Сэйди».
Письмо произвело на всех большое впечатление, а Налка так и сияла; она поспешно отобрала его у Салли и спрятала в свой мешочек. Но Мэри вдруг залилась веселым журчащим смехом.
— Слыхали, Налка не пьет бешеной воды, — прыснунула она. — Нет? А кто же напивается и дерется с Гинингой? Не она? А потом лежит целый день в холодке и хр-р, хр-р. — Мэри изобразила, как храпит и сопит во сне пьяная Налка.
Обозлившись, Налка закричала и замахала руками на насмешницу, но тут и остальные женщины стали потешаться над Налкой — надо же сбить с нее спесь, чтобы она не слишком важничала перед гостями!
Калгурла громко прикрикнула на них, и Налка сразу умолкла; смех оборвался.
— Они не согласились бы спеть нам? — спросила Пэт, которой не терпелось послушать, как поют кочевники.
Но тут всеми почему-то овладела робость. Женщины, смущенно хихикая, сбились в тесный кружок, мужчины потупились — никому, как видно, не хотелось угождать гостям.
— Да вы что? — воскликнул Динни. — Боитесь этой молодой леди, что ли?
Ральф опустился на землю рядом с женой и сыном. Мерно ударяя двумя дощечками друг о друга, он тихо затянул песню. Салли догадалась, что он, должно быть, у них «йемна» — певец-импровизатор, а также предводитель «тулгу» — так на местном наречии назывался национальный танец «корроббори». Пэт подошла ближе послушать его.
— О чем ты поешь? — спросила она.
— О дереве вилга. — Ральф указал на тонкое, стройное дерево, растущее неподалеку. — Слушай:
Когда встает Гинду, Вилга вся сияет, Вонгаи просыпаются. Гинду ходит в небе, Вилга сладко пахнет, Вонгаи бьют зверя.— Это значит — охотятся, — добавил Ральф и улыбнулся.
Гинду стоит в небе, Вилга…Ральф умолк и потупился: нужное слово никак не шло на ум.
Вилга опускает листья, Тень бежит с земли, Вонгаи боятся. Солнце снова садится, Вилга бросает тень, Вонгаи спят.Старик с подстриженной бородой и маленькими гноящимися глазками подошел поближе и уселся под деревом. Куртка и штаны у него были измазаны в красновато-коричневой земле. За стариком к дереву потянулись и другие. Они сидели на корточках и даже на таком близком расстоянии казались неотъемлемой частью пейзажа: их выцветшая, перепачканная в пыли и грязи одежда сливалась с листвой молодого черного дерева и с побуревшей зеленью кустарников.
Старик ударил дощечкой о дощечку и запел:
Би-дил, би-дил, минонгрила, Бумбо-йогонинг. Кирн-дел, кирн-дел, минонгрила, Бумбо-йогонинг. Марра-бри, брибо-гэнинг, Йарра-бри, брибо-гэнинг.И он повторил этот куплет; остальные подтягивали, не нарушая своеобразного ритма песни. Она оборвалась на драматическом возгласе, и все рассмеялись.