— Человек в горах рубит дерево, — перевел Ральф. — Он смотрит на юг и видит: собирается гроза. «Кирн-дел, кирн-дел» — это стучит топор. «Йарра» — это воет ветер и дождь хлещет по деревьям так, что они дрожат.
Пэм сделала беглый набросок с шалаша Ральфа, перед которым была натянута веревка. На ней развевались две рубашки, какие-то розовые тряпки и крохотные детские штанишки. Люси в свое время тоже работала при миссии, сообщил Ральф. Она привыкла стирать белье как следует и специально ходит на ферму за водой.
— Каждый день стирает, чтобы малый у нас чистый был, — хвастал Ральф. — Просила привезти душистого мыла и талька из Боулдера, когда хозяин посылал меня туда с лесом. Люси умеет петь, как в миссии. Спой, Люси, «Иду за Иисусом».
Люси запела тихо и мелодично с той особой заунывностью и в том особом и неподражаемом ритме, которые свойственны напевам австралийских племен:
Ван-элгу, ван-элгу, гнар-у Иисус ван-элгу. Нанг-у, гуд-уу, бала гуд-уу Гнар-у балауна ван-элгу. Ван-элгу, ван-элгу, гнар-у Иисус ван-элгу, Нанг-у, гуд-уу, бала гуд-уу Гнар-у ван-элгу. Одна есть дорога, другая дорога, Иду по дороге твоей. Иду по дороге, иду по дороге, Иисус, по дороге твоей. Одна есть дорога, другая дорога, А я — по дороге твоей.В эту минуту из зарослей вышли три женщины и направились к стойбищу. Все — мужчины, женщины, собаки — бросились им навстречу. Они возвращались с охоты. У одной из женщин, пожилой и сухопарой, с пучком седых волос на подбородке, висел за спиной большеногий петух. Старуха бросила его на землю. Связанный петух трепыхался и бил крыльями.
Он был не больше фазана, его оперение, окрашенное в светло-желтые, коричневые и черные тона, поражало своей красотой. Птица вытягивала длинную шею с плосковатой, как у змеи, головой и посматривала по сторонам, словно ища спасения; в желтых, затянутых серой пленкой глазах притаился испуг.
Бородатая старуха перебила ему ноги метким броском остро отточенной палки и сейчас была очень довольна собой.
— Мы отдали ее Чарли, — сказал Ральф. — Он один, ему нужна женщина.
Чарли, красивый молодой следопыт, служивший в полиции, а сейчас приехавший отдохнуть среди своих, казалось, был вполне доволен такой невестой.
— Хорошая женщина, — одобрительно отозвался он.
— А это Нелли, — сказал Ральф, указывая на ее спутницу в сером ситцевом платье. И платье и лицо у нее были грязные, глаза тусклые, губы поджаты.
— Ого-го! — радостно воскликнул Ральф при виде рдеющих румянцем диких груш, которые вытряхнула из своего мешка Нелли.
Калгурла протянула руку и взяла грушу.
— Калгурлу, — сказала она.
— Вот откуда происходит название Калгурли, — заметил Динни. — Эти груши растут на ползучем дереве с твердыми, как проволока, ветвями. В свое время таких деревьев было очень много по склонам Боулдерского кряжа. Они буйно разрастаются после грозы; тогда на них появляются желтые цветы, а потом вот такие груши. Они очень сладкие, когда созреют. Местные жители пекут их в горячей золе, и тогда они становятся мягкими и вкусными. Австралийцы готовы отправиться за ними в какую угодно даль. Потому-то их кочующие орды так часто и появляются около Боулдера. Это твои места, Калгурла, не так ли? Там, где росла калгурлу?
— Угу, — пробормотала старуха.
Калгурла считает эти груши священными, пояснил Динни внимательно слушавшей его Пэт. Она верит, что грушу создал дух ее предков, который вошел в плоть ее матери еще до того, как она, Калгурла, появилась на свет. Там, где растет калгурлу, — ее родина. А когда она умрет, дух ее вернется туда, чтобы соединиться с духом ее соплеменников, — ведь их роднит общий тотем — груша-калгурлу.
Динни понимал, что Калгурла ни за что не станет рассказывать обо всем этом перед белыми людьми или перед остальными кочевниками, выходцами из других племен — беглецами, отступившими от обычаев своего народа и собравшимися сюда со всей страны. Молодежь смеется над старыми обычаями и не соблюдает их, объяснила Калгурла, хотя эта же молодежь очень боится надири из земли спинифексов. Да и сама Калгурла явно побаивалась горящих глаз и бешеного нрава этого человека. Но молодежь, сказала она Динни, идет по следам белых людей, а не за своим народом.
Старик, только что окончивший песню о лесорубе, продолжал что-то напевать себе под нос, подбрасывая ветки в костер.
Пигьян, пигьян, булулун, булулун Карбудмаан бунун, карбудмаан бунун. (Уголь, черный уголь, поет птица-колокольчик, Поет птица. Петух-добыча лежит на земле.)