Меня не покидала надежда, что метеоусловия улучшатся в декабре – первом месяце зимы. Но на Балтике он мало чем отличается от гнилых осенних месяцев. Как же мы все вспоминали нашу русскую зиму, с ее искристым снегом, крепкими морозами и ясными солнечными днями, которых нам так не хватало!
Наступившие холода принесли немало хозяйственных забот. Утеплялись жилища, столовая, командный пункт. Поскольку число боевых вылетов значительно сократилось, появилась возможность не торопясь, осматривать и качественно отремонтировать наши повидавшие виды машины. Приходилось иногда из трех самолетов делать два, зато полностью исключались отказы, выход из строя тех или иных агрегатов. Под дождем и снегом, на пронизывающем ветру самоотверженно трудились техники, мотористы, вкладывая в дело всю душу. Их труд смело можно назвать подвигом.
Ах, погода, погода! Обидно было сознавать, что пока мы вынуждены отсиживаться на земле, в море беспрепятственно ходят вражеские конвои. Уж гитлеровские моряки наверняка рады непогоде! Поэтому малейшее просветление в тучах, малейшую надежду на улучшение погоды, поданную нам синоптиками, мы стремились использовать максимально. Однако большинство экипажей, вылетавших на задания, писали в боевых донесениях: «Задание не выполнено из-за плохих метеоусловий на маршруте», «Посадка с торпедой, транспортов не обнаружено», «Бомбы сброшены на запасную цель»…
К сожалению, непогода внесла свою долю и в списки наших потерь. 16 декабря группа самолетов во главе с заместителем 2-ой эскадрильи Иваном Антоновичем Комлевым получила боевое задание: нанести удар по транспортам фашистов на подходе к Либаве. Однако в районе цели погода резко ухудшилась. Ввиду того, что в группу входили и молодые летчики, вчерашние выпускники училищ, ведущий принял правильное решение – возвратиться на базу. Когда подходили к аэродрому, увидели, что его заволокло плотной снежной пеленой. Видимости – никакой. Опасаясь за своих неопытных ведомых, капитан Комлев не стал садиться первым, как это положено ведущему, а дал им возможность нормально приземлиться на полосу. Но беда поджидала его самого. Самолет попал в снежный заряд, экипаж потерял ориентировку и машина врезалась в землю. Вместе с И.А. Комлевым погибли штурман лейтенант С.М. Филоненко и стрелок-радист сержант М.Ф. Дружинин. Мы тяжело переживали горечь этой утраты.
Непогода прочно заперла нас на земле. Свободного времени стало много и мы старались использовать его для повышения теоретической подготовки летчиков и штурманов. Поэскадрильно организовали занятия, привлекали к их проведению наиболее опытных офицеров штаба, инженеров, бывших преподавателей авиаучилищ. С большой пользой проходил анализ прошлых боевых вылетов с тщательным разбором действий экипажей, проводились теоретические конференции. Доклад Богачева о том, как он потопил десятый вражеский транспорт, обсудили даже на открытом партийно-комсомольском собрании.
Эти мероприятия мы планировали и готовили. А вечерами в комнатах, где жили экипажи, молодежь окружала «стариков» и начинались мероприятия незапланированные. И трудно сказать, какие были эффективнее и полезнее.
Конечно, люди разные. Одним, быть может, хотелось лишь покрасоваться перед молодыми новенькими орденами на груди – случалось и такое. Но чаще все-таки «старики» старались рассказать что-либо поучительное. Не боясь уронить свой авторитет в глазах молодых слушателей, рассказывали и об ошибках, оплошностях, о «мелочах», которым подчас не придаешь значения, а они, эти «мелочи», то обернутся бедой, то, наоборот, послужит палочкой-выручалочкой. Словом, пытались оградить своих молодых сослуживцев от тех лишних синяков и шишек, которые по неопытности когда-то набивали сами.
Как-то после ужина, по пути к себе, заглянули мы с майором Добрицким в расположение третьей эскадрильи. В большой комнате, сидя и полулежа на кроватях, летчики, среди которых было несколько человек недавно прибывших из училища, «осадили» штурмана из экипажа Богачева лейтенанта Н.И. Конько. Видимо, попали мы не к самому началу разговора, потому что Конько, человек необычайно скромный, не любивший разглагольствовать о своих подвигах, нехотя отбивался, собираясь, наверное, отделаться общими фразами:
– Летал, как все. Ничего особенного. Искали корабли, находили, уничтожали… Правда, и нам попадало.
– Бывало и такое? Расскажите.
– Бывало, а как же! Ты бьешь и тебя бьют.
– А вас не ранило?
– Ранен. Дважды. Но, как видите, живой.
– Товарищ штурман звена, – вскинулся звонкий мальчишеский голос, – расскажите о самых первых вылетах. Что чувствовали, что запомнилось?..
Николай Иванович помолчал, собираясь с мыслями, а потом начал:
– Было это четырнадцатого сентября. Мы вылетели с аэродрома Клопицы парой. Ведущий – заместитель эскадрильи младший лейтенант Соколов, его ведомый – командир звена младший лейтенант Николаев. Я у Николаева – штурманом, сержант Иванов – стрелком-радистом. Соколов – с торпедой, у нас на борту – бомбы. Данных разведки не было. Нам предстояло самим вести поиск. Если обнаружим конвой – атаковать и сообщить координаты на базу.
Опознавательным сигналом «Я – свой» в тот день было покачивание с крыла на крыло и одна зеленая ракета. Нас должны прикрывать «яки». Мы подошли к аэродрому Капорье, где, готовые к вылету, находились истребители сопровождения. Я даю зеленую ракету – истребители не взлетают, даю вторую – снова никак не реагируют. Зарядил третью, смотрю, истребители пошли на взлет. Я положил заряженную ракетницу в одну из ниш своей кабины и, конечно, тут же забыл о ней.
Установили радиосвязь с истребителями. Переговоры вели открытым текстом. Позывные элементарные. Они называли нас «торпедоносец», мы их – «як». Летели на малой высоте, метров двадцать-тридцать. У истребителей запас горючего небольшой, эти стрекозы не для дальних полетов, и вскоре они попросили разрешения возвратиться на аэродром. Пришлось отпустить их, хотя мы как раз подлетали к опасному району, где не исключалась встреча с истребителями противника.
В районе Виндавы обнаружили фашистский конвой – большой транспорт шел под охраной двух сторожевых кораблей. Видимость хорошая, мы увидели их километров за тридцать. А нам показалось: противник совсем рядом. Неудивительно – первый боевой вылет, опыта – никакого! Соколов, ведущий, километров за двадцать до цели (вместо пяти, как положено) подает команду: «В атаку!» По этой команде, как нас и учили, топмачтовик на максимальной скорости вышел вперед, чтобы огнем пулеметов и бомбовым ударом по кораблям охранения обеспечить успешную атаку торпедоносцу.
Вы уже знаете, что схема взаимодействия рассчитана так, чтобы сбрасывание бомб топмачтовиком и пуск торпеды торпедосцем происходили одновременно. У нас этого не получилась, так как начали атаку слишком далеко от цели. В результате корабли сосредоточили весь огонь по нашему самолету. В самый момент сбрасывания бомб между мотором и задней кабиной разорвался снаряд. Я почувствовал сильный удар в правый бок, но поначалу не обратил на это внимания, потому что в кабине загорелись сигнальные ракеты. Они находились над задним люком. Я быстро наклонился над люком и стал срывать патронташ с горящими ракетами. С трудом мне удалось все-таки сорвать его и выбросить в море.
Пока я возился, мы вышли из зоны обстрела, и противник перенес весь огонь на самолет Соколова. Он на минимальной скорости подходил к точке сбрасывания торпеды. Маневрировать летчик уже фактически не мог и представлял собой отличную мишень. От прямого попадания самолет взорвался в воздухе. Вместе с Соколовым погибли штурман Володя Мясоедов и стрелок-радист Коля Хрищенюк.
Занятый ракетами, я не видел ни попаданий бомб в корабль, ни гибели экипажа Соколова. О случившемся прокричал мне по переговорному устройству Николаев. Не теряя времени, я схватил авиационный фотоаппарат и через нижний люк сделал несколько снимков конвоя. После их проявления на земле мы четко увидели как, оседая на корму, тонул транспорт.