Если пройду мимо лавки зеленщика, обязательно помогу ему словить и собрать разбегающийся урожай яблок. Постоянно у него такие хлопоты. Наливные, круглобокие, так и норовят сбежать в поисках приключений, стать для кого-то волшебным артефактом.
Далее путь проходит по берегу ворчащего моря, самого добродушного из всех ворчливых. Побережье усеяно крупнозернистым песком, который если наберётся в обувь, то будет так же скрипеть и тихонько ворчать, пока его не вытрусишь с извинениями, чтобы не обижался… Зато потом на месте, где его просыпал, со временем, обнаружишь растения, со скрипучими голосами школьных уборщиц, которые плодоносят чернильницами-непроливайками и ворчат… чуть, изредка… Для порядка.
Мне ещё недолго по извилистой дороге, и окажусь возле ущелья. Навещаю которое частенько. Небольшое, с отвесными склонами, пронизанное сумрачными закоулками, поросшее чахлым кустарником.
Хожу туда затем… Зачем? Чтоб поговорить с эхом. Которое несговорчивое и непредсказуемое. Которое капризное, а подчас и вовсе молчаливое. Странное оно, потому и разговор каждый раз разный.
Я ему:
- Привет!
А оно:
- Ну здравствуй…
- Сегодня день такой погожий…
- Быть может. А может - нет.
- Зачем хожу к тебе, не знаю.
И тишина. Должно быть, молча пожимает плечами.
А потом… Потом происходит ещё более странное. Я завязываю с околичностями, спускаю с поводка откровенность и вызываю эхо на дуэль красноречия. Оно то запинается, то скороговоркой пинает мне обратно брошенные фразы, а в какой-то момент сбивается и вторит мне уже с рифмой.
Это начало конца. Или завязыванье истории в узел, который покрепче иных морских.
Тугие узлы рвут края ткани пространства.
Синхронно щёлкают замки старого чемодана, чёрствые булочки обращаются обратно в муку, которая забивает сусеки. Я просыпаюсь кофейным зерном прямо на землю и прорастаю фонтаном.
Улицы моего города истончаются в нить, сворачиваются в клубки и разбегаются во все четыре стороны.
Море сдёргивает своё покрывало и оголяет землю.
Исчезает всё, будто и не появлялось никогда.
Нет ничего.
Я просыпаюсь.
К.рылья
«Человек не создан для счастья. Есть вещи и поважней.» – Арс. Тарковский
Снова просыпаюсь с ощущением жжения в руках.
Машинально растираю их, не понимая, что бы всё это значило, и когда прекратится.
Неприятные ощущения скоро проходят, и день катится по накатанной.
Цой и Арбенина, сменяя друг друга, напрягают барабанные перепонки, но облегчают будничность.
Побоку романтику, тянет постебаться. Тромб, оторвавшийся и перекрывший кровоток, грозит сердцу остановкой. А оно, трепетно напрягается и умоляюще глядит изнутри.
Что мне ему ответить? Что поздно. Что бесполезно. Что мне уже всё равно.
Высокомерно отвечаю ему взглядом снаружи, кривя губы в усмешке.
Посреди дня руки неожиданно снова начинают жечь. Да что ж такое… Чувствую, что температура кожных покровов и впрямь повышена, но лишь от локтя и до плеча. В общем-то, определённого дискомфорта не испытываю, скорее некоторое недоумение.
Даже у солнца сегодня взгляд лжеца. Светобоязнь моя усиливается и потихоньку растёт неприязнь ко всем движущимся объектам. А к говорящим тем более.
Немые деревья так привлекательны. Беспомощно взмахивают ветвями-руками, дирижируя ветром.
Городские голуби наглые и неповоротливые. Прикормили их, что не пройти порой по аллеям. Нехотя дорогу уступают.
Солнечные лучи с шипением разрезают мой ледяной день напополам.
Сердце толкает изнутри, напоминая о своё никчёмном существовании. Да знаю я, что ты здесь. Куда без тебя… Но хочу четко разграничивать расстояние до другого человека. От и до. Не переступая.
Соприкасаемость чувств внушает иллюзию греха.
Замкнутость втирает в сердце бальзам бесчувствия.
Опосредованность ластиком стирает ощущение близости.
Неосознанно обхватываю себя руками, замерзая посреди теплейшего дня. Дрожь прокатывается изнутри, проступая снаружи мурашками.